При анализе литературного произведения традиционно используют понятие «идея», под которой чаще всего имеется в виду ответ на вопрос, якобы поставленный автором.
Идея литературного произведения — это главная мысль, обобщающая смысловое, образное, эмоциональное содержание литературного произведения.
Художественная идея произведения — это содержательно-смысловая целостность художественного произведения как продукта эмоционального переживания и освоения жизни автором. Эту идею нельзя воссоздать средствами других искусств и логическими формулировками; она выражается всей художественной структурой произведения, единством и взаимодействием всех его формальных компонентов. Условно (и в более узком значении) идея выделяется как главная мысль, идейный вывод и «жизненный урок», естественно вытекающие из целостного постижения произведения.
Идея в литературе — это мысль, заключённая в произведении. Идей, высказанных в литературе, великое множество. Существуют идеи логические и идеи абстрактные. Логические идеи — это понятия, которые легко передаются без образных средств, их мы способны воспринимать интеллектом. Логические идеи свойственны документальной литературе. Для художественных же романов и повестей характерны философские и социальные обобщения, идеи, анализы причин и следствий, то есть абстрактные элементы.
Но существует и особый вид очень тонких, еле уловимых идей литературного произведения. Художественная идея — это мысль, воплощённая в образной форме. Она живёт только в образном претворении и не может быть изложена в виде предложения или понятий. Особенность этой мысли зависит от раскрытия темы, мировоззрения автора, передаваемого речью и поступками персонажей, от изображения картин жизни. Она — в сцеплении логических мыслей, образов, всех значимых композиционных элементов. Художественная идея не может быть сведена к рациональной идее, которую возможно конкретизировать или проиллюстрировать. Идея этого типа неотъемлема от образа, от композиции.
Формирование художественной идеи — это сложный творческий процесс. В литературе на него влияют личный опыт, мировоззрение писателя, понимание жизни. Идея может вынашиваться годы и десятилетия, и автор, стремясь её воплотить, страдает, переписывает рукопись, ищет подходящие средства воплощения. Все темы, персонажи, все события, подбираемые автором, необходимы для более полного выражения главной идеи, её нюансов, оттенков. Однако необходимо понимать, что художественная идея не равна идейному замыслу, тому плану, который часто появляется не только в голове писателя, но и на бумаге. Исследуя внехудожественную реальность, прочитывая дневники, записные книжки, рукописи, архивы, литературоведы восстанавливают историю замысла, историю создания, но зачастую не обнаруживают художественную идею. Иногда бывает, что автор идёт против себя, уступая первоначальному замыслу ради художественной правды, внутренней идеи.
Одной мысли недостаточно, чтобы писать книгу. Если заранее известно всё то, о чём хотелось бы рассказать, то не стоит обращаться к художественному творчеству. Лучше — к критике, публицистике, журналистике.
идеи из зрительного образа
Идея литературного произведения выходит из зрительного образа
Идея литературного произведения не может содержаться в одной фразе и одном образе. Но писатели, в особенности романисты, иногда пытаются формулировать идею своего произведения. Достоевский об «Идиоте» писал: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека». За такую декларативную идеологию Достоевского ругали: здесь «отличился», например, Набоков. Действительно, фраза великого романиста не проясняет, зачем, почему он это сделал, какова художественная и жизненная основа его образа. Но здесь вряд ли можно встать на сторону Набокова, приземлённого писателя второго ряда, никогда, в отличие от Достоевского, не ставящего перед собой творческих сверхзадач.
Наряду с попытками авторов определить так называемую главную мысль своего произведения, известны противоположные, хотя и не менее путаные, примеры. Толстой на вопрос «что такое «Война и мир»»? ответил следующим образом: «ʺВойна и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось». Нежелание переводить идею своего произведения на язык понятий Толстой продемонстрировал ещё раз, говоря о романе «Анна Каренина»: «Если же бы я хотел сказать словами всё то, что я имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать тот самый, который я написал, сначала» (из письма к Н. Страхову).
Белинский очень точно указал на то, что «искусство не допускает к себе отвлечённых философских, а тем более рассудочных идей: оно допускает только идеи поэтические; а поэтическая идея — это не догмат, не правило, это живая страсть, пафос».
В.В. Одинцов своё понимание категории «художественная идея» выразил более строго: «Идея литературного сочинения всегда специфична и не выводится непосредственно не только из лежащих вне его отдельных высказываний писателя (фактов его биографии, общественной жизни и т.п.), но и из текста — из реплик положительных героев, публицистических вставок, замечаний самого автора и т.п.»
Литературовед Г.А. Гуковский тоже говорил о необходимости разграничения рациональных, то есть рассудочных, и литературных идей: «Под идеей я разумею вовсе не только рационально сформулированное суждение, утверждение, даже вовсе не только интеллектуальное содержание произведения литературы, а всю сумму его содержания, составляющего его интеллектуальную функцию, его цель и задачу». И далее разъяснял: «Понять идею литературного произведения — это значит понять идею каждого из его компонентов в их синтезе, в их системной взаимосвязи. При этом важно учесть именно структурные особенности произведения, — не только слова-кирпичи, из которых сложены стены здания, сколько структуру сочетания этих кирпичей как частей этой структуры, их смысл».
Идея литературного произведения — это отношение к изображаемому, основополагающий пафос произведения, категория, которая выражает авторскую тенденцию (склонность, замысел, предвзятую мысль) в художественном освещении данной темы. Другими словами, идея — это субъективная основа литературного произведения. Примечательно, что в западном литературоведении, основанном на иных методологических принципах, вместо категории «художественная идея» используется понятие «интенции», некоей предумышленности, тенденции автора в выражении смысла произведения.
Чем величественнее художественная идея, тем дольше живёт произведение. Творцам поплитературы, пишущим вне великих идей, светит очень скорое забвение.
В.В. Кожинов называл художественной идеей смысловой тип произведения, вырастающий из взаимодействия образов. Художественная идея, в отличие от идеи логической, не формулируется авторским высказыванием, а изображается во всех деталях художественного целого.
В эпических произведениях идея может быть отчасти сформулирована в самом тексте, как это имело место в повествовании Толстого: «Нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Чаще же, особенно в лирике, идея пропитывает структуру произведения и потому требует большой аналитической работы. Художественное произведение как целое куда богаче рациональной идеи, которую обычно вычленяют критики, а во многих лирических произведениях выделение идеи попросту невозможно, потому что она практически растворяется в пафосе. Следовательно, не следует идею произведения сводить к выводу или уроку, и вообще искать её непременно.
Понятия «повествование» и «точка зрения» допускают многочисленные толкования, поэтому они трудны для начинающего писателя. Напомню их определения из курса литературоведения.
Повествование — это совокупность тех высказываний речевых субъектов ― т.е. повествователя, рассказчика, ― которые осуществляют функции «посредничества» между изображённым миром и адресатом ― т.е. читателем ― всего произведения как единого художественного высказывания.
Повествование, наряду с описанием и рассуждением (в русском литературоведении место «рассуждения» в этой триаде, как правило, занимает характеристика), относится к одной из трёх традиционно выделяемым композиционно-речевым формам. В современном литературоведении повествование понимается как ведение речи вообще и как рассказ (сообщение) об однократных действиях и событиях, происходящих в литературном произведении.
Повествователь — тот, кто сообщает читателю о событиях и поступках персонажей, фиксирует ход времени, изображает облик действующих лиц и обстановку действия, анализирует внутреннее состояние героя и мотивы его поведения, характеризует его человеческий тип (душевный склад, темперамент, отношение к нравственным нормам и т. п.), не будучи при этом ни участником событий, ни объектом изображения для кого-либо из персонажей. Специфика повествователя одновременно — во всеобъемлющем кругозоре (его границы совпадают с границами изображённого мира) и адресованности его речи в первую очередь читателю, т. е. направленности её как раз за пределы изображённого мира. Иначе говоря, эта специфика определена положением «на границе» вымышленной действительности.
Повествователь — не лицо, а функция. Или, как говорил Томас Манн (в романе «Избранник»), это невесомый, бесплотный и вездесущий дух повествования. Но функция может быть прикреплена к персонажу (или дух может быть воплощен в нём) — при том условии, что персонаж в качестве повествователя будет совершенно не совпадать с ним же как с действующим лицом.
Такое положение можно видеть, например, в пушкинской «Капитанской дочке». В конце этого произведения первоначальные условия рассказывания, казалось бы, решительно изменяются: «Я не был свидетелем всему, о чём остаётся мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал». Невидимое присутствие — традиционная прерогатива именно повествователя, а не рассказчика.
В противоположность повествователю рассказчик находится не на границе вымышленного мира с действительностью автора и читателя, а целиком внутри изображённой реальности. Все основные моменты события самого рассказывания в этом случае становятся предметом изображения, фактами вымышленной действительности:
обрамляющая ситуация рассказывания (в новеллистической традиции и ориентированной на неё прозе XIX—XX вв.);
личность повествующего, который либо связан биографически с персонажами, о которых ведёт рассказ (литератор в «Униженных и оскорблённых», хроникёр в «Бесах» Достоевского), либо во всяком случае имеет особый, отнюдь не всеобъемлющий, кругозор;
специфическая речевая манера, прикреплённая к персонажу или изображаемая сама по себе («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя, миниатюры раннего Чехова).
Если повествователя внутри изображённого мира никто не видит и не предполагает возможности его существования, то рассказчик непременно входит в кругозор либо повествователя (Иван Великопольский в «Студенте» Чехова), либо персонажей (Иван Васильевич в «После бала» Толстого).
Рассказчик — субъект изображения, достаточно «объективированный» и связанный с определённой социально-культурной и языковой средой, с позиций которой (как происходит в повести «Выстрел» Пушкина) он и изображает других персонажей. Повествователь, напротив, по своему кругозору близок автору-творцу. В то же время по сравнению с героями он носитель более нейтральной речевой стихии, общепринятых языковых и стилистических норм. Так, отличается, например, речь повествователя от рассказа Мармеладова в «Преступлении и наказании» Достоевского. Чем ближе герой автору, тем меньше речевых различий между героем и повествователем. Поэтому ведущие персонажи большой эпики, как правило, не бывают субъектами стилистически резко выделяемых рассказов (ср., например, рассказ князя Мышкина о Мари и рассказы генерала Иволгина или фельетон Келлера в «Идиоте» Достоевского).
Система повествования в прозаическом произведении выполняет функцию организации читательского восприятия. Для писателя важно иметь в виду три уровня структуры читательского восприятия: предметный, психологический и аксиологический, каждый из которых следует рассматривать с помощью методики, известной как «учение о точке зрения». Именно точка зрения зачастую является основным способом организации повествования.
*****
Школа писательского мастерства Лихачева — альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, в котором учатся 5 лет очно или 6 лет заочно. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают не более 6 месяцев. Второй и главный этап обучения — индивидуальное наставничество: литературный наставник (развивающий редактор) работает с начинающим писателем над новым произведением последнего — романом, повестью, поэмой, циклом рассказов или стихов.
Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки, сэкономите своё время (= жизнь) и получите чувствительные скидки на редактирование и корректуру своих рукописей.
Инструкторы — редакторы и филологи — Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает без выходных.
Обращайтесь: Лихачев Сергей Сергеевич
book-writing@yandex.ru
8(846)260-95-64 (стационарный), 89023713657 (сотовый) ― для звонков с территории России
011-7-846-2609564 ― для звонков из США
00-7-846-2609564 ― для звонков из Германии и других стран Западной Европы
8-10-7-846 2609564 ― для звонков из Казахстана
0-0-7-846 2609564 ― для звонков из Азербайджана
Адрес Школы писательского мастерства Лихачева:
РФ, 443001, г. Самара, Ленинская, 202, ООО «Лихачев» (сюда можно приходить с рукописями или за «живыми» консультациями по вопросам литературного наставничества, редактирования и корректуры)
«Сон в летнюю ночь» — комедия Уильяма Шекспира в 5 актах.
В пьесе — три пересекающиеся сюжетные линии, связанные между собой грядущей свадьбой герцога Афинского Тезея и царицы амазонок Ипполиты.
Сон и явь… Их границы так тонки, так зыбки. Проснёшься и не поверишь: царица эльфов влюбилась в осла, Лизандр и Деметрий, добивающиеся руки Гермии, вдруг разом теряют голову от Елены. А Добрый Малый Робин знай хохочет и хитро наблюдает за происходящим.
Да, сон недолговечен, его чары скоро развеются, всё станет на свои места, вот только очарование сна в летнюю ночь останется с тобой.
Двое молодых людей, Лизандр и Деметрий, добиваются руки одной из красивейших девушек Афин, Гермии. Гермия любит Лизандра, но отец запрещает ей выйти за него замуж, и тогда влюблённые решают бежать из Афин, чтобы обвенчаться там, где их не смогут найти. Подруга Гермии, Елена, из любви к Деметрию выдаёт ему беглецов. Взбешённый Деметрий бросается за ними в погоню, Елена устремляется за ним. В сумерках леса и лабиринте их любовных взаимоотношений с ними происходят чудесные метаморфозы. По вине лесного духа Пака, путающего людей, волшебное зелье заставляет их хаотически менять предметы любви. В один момент Лизандр влюбляется в Елену и бросает свою Гермию. Заметив ошибку Пака, Оберон капает в глаза Деметрию волшебным зельем. И уже борьба происходит за Елену, а она же, думая, что это всё какая-то глупая шутка, обижается на них, Гермия начинает ревновать своего возлюблённого к подруге. Тогда ошибка Пака угрожает жизни героев, но дух всё исправляет, и молодым людям всё, что произошло, кажется сном. Эта сюжетная линия заканчивается свадьбой Елены и Деметрия, а также Гермии и Лизандра.
Оберон, Титания и Основа
В то же время царь фей и эльфов Оберон и его супруга Титания, находящиеся в ссоре, прилетают в тот же лес вблизи Афин, чтобы присутствовать на брачной церемонии Тезея и Ипполиты. Причина их размолвки — мальчик-паж Титании, которого Оберон хочет взять к себе в помощники, но Титания не позволяет ему забрать мальчика. Оберон даёт задание шкодливому лесному духу Паку найти волшебное любовное зелье и накапать его царице фей, чтобы она влюбилась в первого, кого увидит после того, как проснётся. Плутишка Робин выполняет его, и Титания влюбляется в Мотка, проводит с ним время, но потом Оберон даёт ей противоядие. Титания не верит, что могла полюбить такого, как Моток с ослиной головой, она мирится с супругом и отдаёт ему своего пажа.
И одновременно группа афинских ремесленников готовит к свадебному торжеству пьесу «Любовь прекрасной Фисбы и Пирама короткая и длительная драма, весёлая трагедия в стихах» о несчастной любви Фисбы и Пирама, и отправляется в лес репетировать. Видимо Шекспира что-то беспокоило или обидело, но на драматургов и актёров он был реально зол, коль разнёс их в пух и прах описанием постановки. Мало того, что пьеса оставляет желать лучшего: алых роз алей, юнейший юноша, так то, что делают из неё актеры ― вообще не поддаётся описанию! Не доверяя зрителям, они не особо напрягаются и объясняют всё напрямую:
«Пролог доложит публике, что, мол, мечи наши никакой беды наделать не могут и что Пирам на самом деле вовсе не закалывается; а, чтобы их уверить в этом, пусть он скажет, что, мол, я, Пирам, вовсе и не Пирам, а ткач Основа: это всех совершенно и успокоит».
Когда они комично играют трагическую пьесу, по вине Пака Моток, ткач, в пьесе играющий Пирама, возвращается к другим актёрам с ослиной головой, все его пугаются и убегают. А Титания, как только просыпается, видит Мотка и влюбляется в него. Перед Мотком открывается необыкновенный мир эльфов и фей, но когда всё это заканчивается, он думает, что это был всего лишь сон.
Странный сон… Некоторые его сцены достойны нынешних скандальных реалити-шоу ― и тоже в ночное время! От кровопролития героев-сновидцев спасали только вовремя прилетевшие эльфы. В ходе общения всплывали выражения: «язва», «лицемерка», «кукла», «карлица», «пигмейка», «жёлудь» и, наконец, шедевр ― «раскрашенная жердь»! Во времена древних греков во снах и явях на подиумах тоже, как сегодня, шествовали тощие «модели»?
Сон в летнюю ночь… Тонкий, как предрассветный туман, и сладкий, как мягкая вата, неожиданный, как пронесшееся по голубому небосклону облачко. Луна своим мягким светом озаряет землю, листву, камни, и в каждом шорохе слышится жизнь леса и населяющих его существ. Белинский, сам неистовый Виссарион, сказал, что «образы героев носятся перед нами, как тени в прозрачном сумраке ночи из-за розового занавеса зари, на разноцветных облаках, сотканных из ароматов цветов…»
Титания
«Сон в летнюю ночь» одна из немногих пьес, чей замысел сюжета и композиции принадлежат самомуШекспиру. И неудивительно ― в ней он оторвался на славу. Видимо, он порядком вошёл в кондицию ивысмеял всё, что попалось ему под руку: любовные многоугольники, женскую дружбу, а также работу драматургов и прочих театральных деятелей. Комедия имеет три плана ― реальный, фантастический, который предстает неким Зазеркальем, где все чувства превращаются в противоположные, и«мещанский», в котором ремесленники даже говорят прозой.
*****
Школа писательского мастерства Лихачева — альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, в котором учатся 5 лет очно или 6 лет заочно. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки, сэкономите своё время (= жизнь) и получите чувствительные скидки на редактирование и корректуру своих рукописей.
Инструкторы Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
Обращайтесь: Лихачев Сергей Сергеевич
book-writing@yandex.ru
8(846)260-95-64 (стационарный), 89023713657 (сотовый) ― для звонков с территории России
011-7-846-2609564 ― для звонков из США
00-7-846-2609564 ― для звонков из Германии и других стран Западной Европы
В период рождения художественного образа в деятельности художника выделяются два основных творческих этапа: предыстория и история создания образа. В первый период работы концентрируется накопленный жизненный материал, вырабатываются идеи, обрисовываются образы героев и проч. Подобные наброски отыскиваются в записных книжках писателей.
Непосредственно литературное творчество писателя начинается в тот момент, когда его замысел реализуется в слове. Здесь, на втором этапе работы, выкристаллизовывается тот образ, который станет новым для мира сотворённым предметом и/или самим новым миром.
Художественный образ несёт в себе обобщение, имеет типическое значение (от греч. typos ― отпечаток, оттиск). В сравнении с действительностью, образы в искусстве всегда более яркие, потому что в них концентрированно воплощено общее, сущностное.
Сюжеты литературных истории могут быть основаны на реальных событиях, а герои произведений ― иметь прототипы. По мысли Гегеля, писатель, работая над созданием образа, освобождает явления действительности от всего случайного и «идеализирует» его (образы Татьяны Лариной у Пушкина,Лауры у Ф. Петрарки, Лизы Калитиной у Тургенева).
В творческой практике художественное обобщение принимает разные формы, окрашенные авторскими эмоциями и оценками. Образ всегда экспрессивен, выражает идейно-эмоциональное отношение автора к предмету. Важнейшими видами авторской оценки являются эстетические категории, в свете которых писатель, как и другой человек, воспринимает жизнь: он может её героизировать, обнажить комические детали, выразить трагизм и т. д.
Многим писателям приходят в голову идеи больших произведений, но немногие знают, что делать с этой идеей дальше. Это обычное состояние для начинающих писателей или для тех, кто впервые замахивается на полноразмерный роман. Масштаб предстоящей творческой работы может даже испугать начинающего автора.
Как же начать превращать свою идею в конкретный сюжет и план произведения? Конечно, каждый писатель имеет свою манеру работы. Одни писатели являются «сюжетниками», они первым делом разрабатывает поглавный план и даже (гораздо реже) поэпизодный план произведения, и уж совсем редко ― посценный план, другие писатели ― «интуитивщики» ― начинают писать по наитию, имея лишь смутный план в голове или даже одно настроение, и рассчитывая, подобно всегда спешившемуДостоевскому, что произведение «под пером разовьётся». Большинство же писателей находятся посерёдке между «сюжетниками» и «интуитивщиками», то есть пишут по неполному, постоянно меняемому плану, а создание поэпизодного плана, который, на мой взгляд, «весит» 75% творческой работы над произведением, в этом случае исключается вовсе. Начинающий писатель проходит через минное поле ошибок и разочарований, прежде чем научится воплощать свою идею сначала в сюжет, а далее в план произведения.
Между тем, существует алгоритм или своего рода шаблон выстраивания чернового плана произведения. Этот практический алгоритм, конечно, подойдёт не для всех авторов и жанров, и уж верно он не годится для выстраивания внесюжетных литературных произведений. К примеру, для небольшого по объёму произведения-идиллии ― «Старосветские помещики» Гоголя, ― где нет остросюжетного драматического конфликта в Аристотелевском смысле, такой шаблон противопоказан. Но для больших художественных сюжетных прозаических произведений он вполне пригоден и сэкономит авторам немало времени. А для авторов массовой литературы, «творящих со скоростью электричества» (так пишут все наиболее популярные авторы в западном мире), такой алгоритм просто необходим, как основа воплощения идеи в коммерчески успешный сюжет. Да и всем писателям полезно иметь направление в работе и вовремя увидеть, как выстраиваются сюжетные линии в произведении.
Итак, вот шаблон выстраивания чернового плана произведения.
Шаг первый. Запишите идею произведения одним предложением или на одной странице.
Это, образно выражаясь, акт выпаривания мутного раствора литературной идеи до одной фразы с целью определить сухой остаток, соль произведения: о чём повествует литературная история, что вы хотите сказать читателю? То есть, определить главный конфликт, который будет вести ваше произведение, и тем самым помочь вам создать сюжет для него. Если вы не можете сделать этого в одном предложении, упорно продолжайте думать над вопросом: о чём ваша история? Ясный короткий ответ на него означает обретение сюжета ― по крайней мере, первоначального, рабочего.
В сложных по содержанию произведениях весьма непросто изложить идею в одном предложении, тем паче, что идей может быть несколько. В этом случае следует написать на одной странице резюме идейпроизведения, определив для себя их ранжирование по степени важности.
Шаг второй. Найдите слабые места.
Как только у вас появится рабочий сюжет, возникнут сомнения и вопросы: что-то здесь идёт не так, главный герой ведёт себя очень плохо, из-за горизонта лезет угроза, антагонисты какие-то бледные и при приближении повествователя разбегаются как тараканы, никто из героев ничего интересного не может сделать… И вообще непонятно: как лучше решить основной конфликт в сюжете, как нацелить все сюжетные линии и эпизоды на решение конфликта, в какой сцене это решать? Запишите эти вопросы столбиком и методично отвечайте на них.
Шаг третий: Определите ставки. Что произойдёт, если главный конфликт не будет разрешён: кто-то погибнет, начнётся мировая война, не состоится свадьба, сгорит родительский дом? Если главному герою придётся туго, этого хватит, чтобы захватить внимание читателя на протяжении всего романа? Это может быть или общесюжетная ставка (предотвращение катастрофы в фильме «Пятый элемент»), или ставка главного героя (смерть героя в «Шагреневой коже»), или комбинация этих ставок. Когда ставки ещё не определены, внимание писателя распадается на множество возможных сюжетов, в их числе есть и непригодные. Определите для себя, почему так важно, чтобы главная цель осуществилась или не осуществилась (если это цель антагониста).
Размер и характер ставки зависят в первую очередь от жанра, целевого читателя. Если это политический триллер, античная трагедия или военный роман, то мелочиться не следует: ставка ― жизнь человека или всего человечества. Даже в семейном романе («Анна Каренина») ставка может быть максимальной ― жизнь главной героини. А вот если автор пишет роман о летнем отдыхе школьников в советском пионерлагере «Артек», то ставка «спасти мир» не годится, здесь ставки нужно понизить и сузить: до синяков в потасовке на танцплощадке, бурных слёз первой неразделённой любви или комических коллизий (комедийный фильм «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён»). И такие ставки не покажутся целевому читателю (зрителю) ― подростку ― низкими, неинтересными. Как правило, когда герою что-то не удаётся, ставки растут.
Шаг четвертый. Найдите главного положительного героя (протагониста).
Определение главного героя ― основа начала работы над сюжетом. Интересный герой, решающий интересные задачи интересными способами, интересен читателю. В рассматриваемом процессе выстраивания первичного сюжета выбор героя вполне можно поставить на второе или третье место по значимости: настолько важно, чтобы читатель оказался вовлечённым в литературную историю с интересным героем. Конечно, обычно первыми перед писателем встают идея и тема произведения, и формулируются вытекающие из них проблемы, а уж потом он подбирает героя для решения поставленных задач. Обратный случаи ― то есть, когда проблемы, конфликты подвёрстываются под определённого героя, как в случае, например, с раскрученным узнаваемым героем Джеймсом Бондом, ― в литературе встречаются реже. Если, допустим, писатель остановился на идее борьбы добра и зла, то претворить её в произведении можно с помощью тысяч разных героев и миллионов фабул, и писатель поначалу не знает, какого именно положительного героя выбрать. Потом писатель отсевает явно неподходящие характеры и, наконец, останавливается на нескольких более или менее приемлемых. Тогда нужно собрать о кандидатах как можно больше информации и сравнить их между собой. Вот некоторые вопросы, которые здесь следует задать:
Кто больше всего теряет в случае неразрешения главного конфликта?
На пути разрешения конфликта всегда должно быть какое-то серьёзное (и лучше неслучайное) препятствие, иначе литературная история будет скучной. Такое препятствие может олицетворять либо отрицательный герой, антагонист, злодей, либо стихийное бедствие или война, либо внутреннее противоречие (второе «я») положительного героя, либо иная противоборствующая сила. Нужно решить: кто или что имеет возможность остановить положительного героя? Вот некоторые вопросы, требующие ответа:
Почему антагонист пытается остановить положительного героя?
Кто или что обладает возможностью разрешить главный конфликт?
Почему герои хотят разрешить конфликт?
Шаг шестой. Найдите цель для главного героя.
Положительный и отрицательный герои должны иметь цели и понимать ставки. Писатель должен отчётливо представлять себе, почему цели героев важны для них. Ведь они собираются вести себя так, чтобы достичь своих целей. От того, как собираются поступать протагонист и антагонист, зависит сюжет. Цель главного героя должна соответствовать идее произведения, раскрывать её. Преследуемая главным героем цель ― это залог сюжета. Если цель неясная, то герой не будет знать, что делать дальше, а читатель заблудится в рыхлом сюжете.
Шаг седьмой. Найдите мотивы.
Оцените главных героев ― положительного и отрицательного, ― а также их цели и ставки. Определите для себя: почему они важны для героев? Что заставляет их действовать и направляет их мысли и поступки? Добавьте в сюжет причины, вернитесь в предысторию конфликта, дайте информацию, которая помогла бы читателю понять, почему главный герой и антагонист действуют именно таким образом. Определяя мотивы поведения героев, полезно задать себе такие вопросы:
Почему для главного героя и антагониста это так важно?
Что они потеряют, если их цели не будут достигнуты?
Чем они готовы рискнуть ради разрешения главного конфликта в свою пользу, ради достижения своих целей?
Чего они не будут делать ни при каких условиях?
Кто поддерживает героев ради достижения их главных целей?
Кто поддерживает их противников?
Какие сильные и слабые места есть у главных героев ― положительного и отрицательного?
Чего они боятся?
Ответы на перечисленные вопросы непосредственно влияют на развитие сюжета.
Шаг восьмой. Определите главные сюжетные узлы и повороты.
К этому моменту писатель уже должен иметь общее представление о том, как протекает литературная история или, по крайней мере, определить для себя, что имеет особенное значение в этой истории. Теперь нужно определить в литературной истории несколько ключевых точек ― главных и второстепенных. Это своего рода маяки в сюжете, которых нужно расставить в таких местах вдоль главной сюжетной линии, чтобы их свет читателя мог отчётливо видеть. Если, к примеру, завязка основного конфликта ― то есть, один из основных сюжетных узлов ― произойдёт слишком рано, то читатель по ходу чтения может просто забыть о сути конфликта, и это его сильно раздражит. Напротив, если начало литературной истории слишком затянуто, и ничего не происходит, читатель может начать листать книгу или вообще перестать читать. Запишите эти сюжетные узлы и ключевые сюжетные повороты отдельно, а потом расставьте их на протяжении линии всего сюжета. Вот примерный перечень вопросов, которые писатель должен задать себе:
В какой момент главный герой впервые понимает, что у него возникла проблема? (Имеется в виду главный сюжетный конфликт).
В какой момент главный герой начинает действовать?
В какой момент главный герой обнаруживает препятствия на своём пути решения возникшей проблемы, кто и что стоит на его пути?
В какой момент главный герой чувствует, что его работа бессмысленна или даже он хочет отказаться от достижения своей цели?
В какой момент главный герой решает рисковать, чтобы решить проблему?
В какой момент главный конфликт оказывается решённым в пользу главного героя?
На данной фазе сложения литературной истории писатель зачастую ещё не в состоянии окончательно ответить на все эти вопросы, но ответить полезно даже расплывчато, потому что ответы напрямую относятся к разработке структуры, композиции и, наконец, поглавного плана произведения.
Шаг девятый. Устройте мозговой штурм.
После определения главных сюжетных узлов и поворотов, составляющих структурный костяк произведения, к облачению этого костяка нужно привлечь иной литературный материал: второстепенных героев, побочные сюжетные линии, вставные новеллы, отдельные сцены, новые ставки для героев и др. Писатель должен добиться, чтобы привлечённый материал вписывался в основную идею произведения или хотя бы гармонировал с нею, чтобы он не противоречил, а лучше ― поддерживал и обогащал основную сюжетную линию. Эти материалы тоже нужно записать и разместить в подходящих местах литературной истории.
Шаг десятый. Рассказать свою литературную историю.
Это заключительное обобщение литературной истории ― от начала до конца ― и рассказать её нужно так, будто писатель говорит сидя за столом с друзьями. Желательно рассказывать историю несколько раз: в таком случае писатель сам для себя формулирует мотивацию героев, уточняет их цели, обостряет конфликт, шлифует логику развития сюжета и тому подобное. В ходе каждого нового рассказа писателю есть что новое записать, и есть что выбросить из написанного ранее.
Особенно важны устные обобщения литературной истории для писателей-интуитивщиков, кто по складу характера или по неумению не в ладах с систематической работой над развёрнутым поэпизодным планом произведения. Для писателей-планировщиков же рассказы-обобщения замысла литературного произведения позволят скорее разбить поглавный план произведения на поэпизодный.
*****
Школа писательского мастерства Лихачева — альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, в котором учатся 5 лет очно или 6 лет заочно. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки, сэкономите своё время (= жизнь) и получите чувствительные скидки на редактирование и корректуру своих рукописей.
Инструкторы Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
К истории замысла и композиции «Мёртвых душ» Гоголя. Пушкин и «Повесть о капитане Копейкине». (По материалам Ю. Лотмана)
Содержание вставной новеллы «Повесть о капитане Копейкине»
«Повесть о капитане Копейкине» остаётся, в значительной мере, загадочной вставкой в «Мёртвые души» Гоголя. Обычное объяснение трактует её как вставную новеллу, «которая имеет к сюжету довольно внешнее отношение», но которая «нужна была Гоголю по идейным соображениям. Писатель показывает, что и на самых «верхах» нет справедливости. Министр, через которого капитан Копейкин, потерявший руку и ногу в Отечественной войне и лишённый средств существования, просил о «монаршей милости», ограничивался обещаниями», а в дальнейшем прибег к репрессиям. Авторы, затрагивающие эту проблему, видят в Копейкине «маленького человека», жертву самодержавно-бюрократического произвола: «В «Повести о капитане Копейкине» Гоголь выступил с резкой критикой и обличением бюрократических верхов». Как это обличение связано с основной темой поэмы, остаётся неясным. Видимо, не случайно, что в ряде проблемных работ, посвящённых концепции «Мёртвых душ», «Повесть» вообще не рассматривается.
Сатирическая направленность «Повести» в адрес петербургской бюрократии бесспорна. Именно она была причиной цензурных осложнений, затруднивших публикацию «Мёртвых душ». Однако трактовка Копейкина как «маленького человека» вызывает сомнения. Может вызвать недоумение, что Гогольизобразил с этой целью не солдата-инвалида (см., например, образ отставного солдата в повести М. Погодина «Нищий» или в «Рассказах русского солдата» Н. Полевого), а капитана и офицера. Армейский капитан — чин 9-го класса, дававший право на наследственное дворянство и, следовательно, на душевладение. Выбор такого героя на амплуа положительного персонажа натуральной школы странен для писателя со столь обострённым «чувством чина», каким был Гоголь. Преувеличением кажется и мысль Н.Л. Степанова о том, что образ капитана Копейкина является «выражением глубокого недовольства широких масс».
Спектакль-балаган по мотивам «Повести о капитане Копейкине»
Представление о «Повести» как о вставной новелле, механически включённой в текст поэмы и сюжетно не связанной с её основным ходом, противоречит высказываниям самого автора: цензурный запрет «Повести» поверг Гоголя в отчаяние. При этом автор неоднократно подчёркивал, что «Повесть о капитане Копейкине» — органическая часть поэмы. Поэма без неё и она без поэмы теряют смысл. В письме Н.Я. Прокоповичу от 9 апреля 1842 г. Гоголь писал: «Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень нужный, более даже, нежели думают они». На другой день он писалПлетнёву: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в поэме, и без него — прореха, которой я ничем не в силах заплатать и зашить». В тот же день цензору Никитенко: «Это одно из лучших мест. И я не в силах ничем заплатать ту прореху, которая видна в моей поэме». Итак, с одной стороны, исследовательское — «имеет к сюжету довольно внешнее отношение», а с другой — авторское: «одно из лучших мест», удаление которого образует прореху, которой не зашить.
Показательно, что ради сохранения «Повести» Гоголь пошёл на ослабление её обличительного звучания, что он вряд ли сделал бы, если бы, лишённая какой-либо сюжетной связи с основным действием, она была бы нужна лишь для этого обличительного момента. В письме Плетнёву, цитированном уже выше, Гоголь писал: «Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе. Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо».
Какова же связь вставной новеллы со всем художественным миром поэмы Гоголя?
Галерея помещиков в поэме Гоголя «Мёртвые души»
Сюжет «Мёртвых душ» был дан Гоголю Пушкиным. Однако детали переданного Пушкиным замысла нам не известны. Между тем трудно себе представить, чтобы поэт просто сказал Гоголю две-три фразы, характеризующие плутню ловкого приобретателя. Вероятно, разговор строился как устная импровизация, в ходе которой Пушкин развивал перед Гоголем сюжетные возможности, вытекающие из данной коллизии. Трудно представить, чтобы писатель, предлагая сюжет большого произведения другому писателю, не прикинул, как бы он сам развернул интригу, столкнул характеры, построил некоторые эпизоды. Так же трудно представить себе психологически, чтобы Гоголь загорелся от двух-трёх холодно сказанных фраз, — вероятно, имел место увлекательный разговор. Мы можем попытаться реконструировать некоторые его контуры. Трудно предположить, чтобы Пушкин говорил о темах, которые никогда до этого его не тревожили и к которым он, в той или иной форме, никогда не обращался в своём собственном творчестве: в развитии художественных идей есть логика, и новая мысль, как правило, — трансформация некоего исходного инварианта. В этом смысле многообразные сюжеты одного автора очень часто могут быть описаны как единый сюжет, выявившийся в некоторой сумме вариантов. Трудность состоит в том, чтобы сформулировать правила трансформации, которые позволят идентифицировать внешне весьма различные сюжеты. Следовательно, в замыслах Пушкинамогли отложиться сюжетные моменты, которые фигурировали также и в рассказе о мёртвых душах. Вместе с тем знакомство с творческой манерой Пушкина убеждает, что он был весьма сдержан в разговорах о сюжетах, находившихся у него «в пяльцах». Делился он, как правило, замыслами, которые решительно оставил или «отдавал». Следовательно, интерес для нас представляют те сюжеты, над которыми Пушкин думал, но которые к моменту передачи Гоголю замысла «Мёртвых душ» уже были оставлены. Рассмотрим некоторые из них.
Тема разбойника долго занимала Пушкина.
Вопрос о литературных корнях этой темы, с одной стороны, и о связи её с социальными проблемами русской жизни и биографическими наблюдениями самого Пушкина — с другой, рассматривался в научной литературе достаточно полно.
Для нас сейчас достаточно отметить, что образ разбойника в сознании Пушкина шёл рука об руку с фигурой не лишённого автобиографических черт персонажа высокого плана, представавшего в облике то байронического героя, то петербургского денди, то преображаясь в дворянина XVIII столетия. Иногда эти два персонажа шли рядом в едином сюжетном развитии, иногда сливались в одну фигуру или появлялись в результате раздвоения единого образа. В основе лежала романтическая типология характеров с её разделением героев на разочарованных индивидуалистов, утративших жажду жизни, сочетающих безмерную гордыню с преждевременной старостью души, и кипящих страстями детей природы, слитых с диким и страстным народом, наивных, неукротимых, жестоких и простодушных. Первый легко принимал черты бунтаря, принадлежащего к вершинам общества и цивилизации, второй ассоциировался с мятежником из народной среды.
Если не считать «Кавказского пленника», где оппозиция: принадлежащий миру цивилизации, поражённый «преждевременной старостью души» Пленник — дикие и вольные горцы — ещё только намечает интересующее нас противопоставление, то впервые оно появляется в творчестве Пушкина в тот момент, когда герой нереализованного замысла «Поэмы о волжских разбойниках» разделяется на Гирея из «Бахчисарайского фонтана» и Разбойника из «Братьев-разбойников». В период работы над центральными главами «Евгения Онегина» противопоставление это приняло характер: «петербургский денди — разбойник». Явный параллелизм между разбойником из баллады «Жених» и Онегиным из сна Татьяны убедительно свидетельствует о связи этих образов в сознании Пушкина. Однако если вспомнить, что ряд совпадений связывает эти два текста с третьим — «Песнями о Стеньке Разине», то делается очевидным, что разбойник интересует Пушкина как фигура, связанная с бунтарскими возможностями народа.
В период работы над последними главами «Евгения Онегина» Пушкин был увлечён романом Бульвера-Литтона «Пэлем, или Приключения джентльмена». Его увлекала фигура денди, однако бесспорно, что внимание его было привлечено и к тому, что в ходе сюжетного развития в романе показывается соприкосновение сливок английского дендизма с героями уголовного мира, в результате чего вырисовывается проблема: «джентльмен и разбойник».
«Евгений Онегин» был закончен несколько неожиданно для самого автора: известно, что шестую главу он рассматривал как завершающую первую часть романа. Это заставляет предполагать, что вторая часть мыслилась приблизительно в том же объёме, что и первая. Мы не будем строить предположений о том, каково должно было бы быть продолжение романа (тем более что гипотез этого рода предложено уже вполне достаточное количество). Остановимся лишь на некоторых общих показателях оставленного замысла. Можно предположить, что роман был сокращён не за счёт отбрасывания каких-либо эпизодов после конечного свидания Онегина и Татьяны, а в результате редукции части между дуэлью и этим свиданием.
Свидетельство Юзефовича, столь часто цитируемое исследователями, согласно которому Онегин должен был попасть на Сенатскую площадь и погибнуть в Сибири или на Кавказе, слишком кратко и неопределённо, чтобы выводить из него конкретные реконструкции текста. Вся эта, идейно крайне весомая, часть повествования могла у Пушкина уместиться в одном абзаце, как это, например, произошло с концовкой «Выстрела». Если бы мы знали о ней в чьём-либо пересказе, то легко могли бы себе вообразить и драматические события противоречий в лагере восставших греков, и сцену казни Владимиреско, и бегство Ипсиланти, покинувшего своих единомышленников, — всю цепь событий, которые привели к трагической битве под Скулянами. События эти были Пушкину прекрасно известны и в своё время очень его волновали. Легко можно было бы представить и те сюжетные коллизии, которые могли бы возникнуть от введения в гущу исторических фактов мрачной романтической фигуры Сильвио. Однако Пушкин, как известно, вместил всё это содержание в лаконическую фразу: «Предводительствовал отрядом этеристов и убит в сражении под Скулянами». Что же касается десятой главы, то сохранившиеся рукописи не позволяют судить о сюжетной и генетической связи её с «Путешествием Онегина» (композиционное место главы именно как «десятой», т. е. последней, ничего не означает для определения её сюжетной роли, поскольку заключительная глава, можно полагать, была задумана как расположенная вне сюжета, как своеобразное приложение, имеющее характер дневника Онегина, с которым, видимо, генетически и связана). Это предположение может объяснить и — единственный в романе случай! — упоминание Пушкина в третьем лице («Читал свои ноэли Пушкин»), и задевший декабристов, но игнорируемый исследователями оттенок иронии в повествовании о людях 14 декабря, особенно явный на фоне патетических стихов о Наполеоне.
Бульвер-Литтон. Edward George Earle Lytton Bulwer-Lytton, 1st Baron Lytton, 1803 — 1873
В окончательном — известном нам, сокращённом и переделанном — тексте «Путешествия Онегина» события демонстративно отсутствуют, во время путешествия с Онегиным ничего не случается. Это и оправдывает рефрен: «Тоска, тоска!» Однако первоначальный замысел едва ли был таким. Об этом свидетельствует, например, хронологическая неувязка — неоправданно долгое и ничем не объяснённое пребывание Онегина на юге: он оставил Петербург «Июля 3 числа» <1821 г.>, а в Крым прибыл «три года по<сле> вслед за мн<ою>». Пушкин был в Крыму с 15 августа по середину сентября 1820 г. Итак, в Крыму Онегин оказался летом — осенью 1823 г. Что делал Онегин два года на Волге и Кавказе?
Между тем очевиден интерес Пушкина в конце 1820-х — 1830-х гг. к замыслам обширного авантюрного повествования. Следы такого замысла можно отыскать в некоторых особенностях сохранившегося текста «Путешествия Онегина»: Пушкин ведёт своего героя из Москвы через Макарьевскую ярмарку по Волге на Кавказ. Если учесть, что сюжетно такой маршрут ничем не мотивирован, он производит странное впечатление: так в пушкинскую эпоху на Кавказ никто не ездил, да и самому Пушкину путь этот был совершенно незнаком и не связан для него ни с какими личными воспоминаниями. Однако Волга была устойчиво связана с фольклорными и литературными ассоциациями: с разбойничьей темой, образами Степана Разина и Пугачёва. Оба эти образа отражённо возникают в дошедшем до нас тексте — в песнях бурлаков:
«…поют <…>
Про тот разбойничий приют,
Про те разъезды удалые,
Как Ст<енька> Раз<ин> в старину
Кровавил Волжскую волну.
Поют про тех гостей незваных,
Что жгли да резали…»
Кавказ также окружён был ассоциациями романтического разбойничества. Если прибавить, что, по одной версии — в начале пути (Новгород), а по другой — в конце (Одесса, предположение А. Гербстмана), Онегина ждало посещение военных поселений, что Петербург и Одесса были местами встречи героя и автора, а возможно (это предположение вытекает из X главы), героя и «умных», членов «Союза благоденствия», то возникает смена пёстрых картин, дающих основание для развёртывания сложного сюжета, ставящего Онегина между миром дворянской культуры во всей её полноте и сложности и народной «разбойничьей» вольницей. Одновременно возникала психологическая антитеза «джентльмена» и «разбойника». Вся эта реконструкция носит сугубо гипотетический характер, но она отвечает тому интересу к соединению авантюрного многопланового сюжета с широкой картиной русского общества, который отчетливо характеризует большинство незавершённых замыслов Пушкинаэтой поры.
Рубеж между 1820—1830 гг. отличается в творчестве Пушкина богатством и разнообразием нереализованных замыслов. Некоторые из них дошли до нас в виде планов и набросков, другие известны лишь по названиям. В ряде случаев реконструкция, хотя бы самая общая, творческого замысла Пушкина кажется невозможной. Однако если представить, что на некотором абстрактном уровне эти замыслы могут быть рассмотрены как варианты единого архисюжета, и научиться распознавать за трансформациями творческой мысли архетипические образы, то мы можем надеяться получить дополнительные данные для относительно вероятных реконструкций.
Антитетическая пара «джентльмен — разбойник» выступает перед нами в целом ряде замыслов. В их числе и наброски поэмы по «Рукописи, найденной в Сарагоссе» Потоцкого («Альфонс садится на коня»; возможно, к этому же сюжету следует отнести и замысел об Агасфере: «В еврейской хижине лампада…»), и рефлексы сюжета о Пэлеме (см. дальше), и, вероятно, сюжета о кромешнике. При этом антитетические образы могут сливаться в единое противоречивое целое джентльмена-разбойника. Со своей стороны, образ джентльмена имеет тенденцию двоиться на «Мефистофеля» и «Фауста», образы духа зла и скучающего интеллектуала. Когда они синтезируются, в облике «джентльмена» выступают демонические, дьявольские черты, при расчленении активизируется антитеза злой деятельности и пассивно-эгоистической бездеятельности. В слитном виде образ этот часто наделяется чертами бонапартизма, что, естественно, приводит и к возможности вычленения из него антитезы: «злая, эгоистическая активность — добрая, альтруистическая активность». Двигателем первого рода персонажей является эгоизм (= корысть), а второго — альтруизм (= любовь). В разных комбинациях черты этого архетипа (денди) выявляются в Онегине, Сильвио (слитно), а в форме антитетического противопоставления: Мефистофель и Фауст («Сцена из Фауста»), Павел и Варфоломей («Уединённый домик на Васильевском»), Влюблённый бес и молодой человек (план «Влюблённого Беса»), Швабрин и Гринёв. На другом уровне архисюжета возможность синтеза джентльмена и разбойника могла дать варианты типа «Дубровский» (акцент на альтруистическом варианте) или «Германн» (акцент на эгоистическом варианте «джентльмена»). На этом фоне возможна реконструкция некоторых замыслов. Особенно существенны здесь замыслы «Романа на кавказских водах» и «Русского Пелама». Последние два близки к тому кругу идей, которые, видимо, отпочковались от онегинского ствола. Характерны они и тем, что тема «онегинский герой — разбойник» здесь органически переплетается с декабристской.
В «Романе на кавказских водах» впервые появляется упоминание «Пэлема»: «Якуб.<ович> сватается через брата Pelham — отказ. — дуэль». Имя Пэлема вписано Пушкиным позже, и смысл его не совсем ясен. Однако в целом характерно перемещение сюжета из одного пласта в другой: светский, разбойничий, декабристский (главный герой — декабрист Якубович; имя его Пушкин, видимо, собирался в дальнейшем изменить, сохранив Якубовича лишь как прототип). Сюжетные узлы типично авантюрные: сватовство, похищение, дуэль, черкесские нападения, помощь верных кунаков. Видимо, должен был быть заново переигран старый сюжет «Кавказского пленника»: в одном из вариантов плана появляется запись: «…предаёт его Черкесам. Он освобожден (Казачкою — Черкешенкою)». Якубович в этом замысле близок к образу Дубровского — соединению джентльмена и разбойника в одном лице. Это вызывает родственное двойничество. Дубровский как Дефорж живёт в доме Троекурова, как атаман разбойников — в лесу, днём он француз, ночью он грабит помещиков, ночью он Дубровский, разбойник и народный мститель. Якубович — днем русский офицер на кавказских водах, влюблённый в Алину, ночью он черкес, участник разбойничьих набегов на русские поселения. Отметим, что сочетание образа разбойника с мотивом влюблённости и похищения возлюбленной будет исключительно устойчивым.
Карикатура на автора Пэлема
Однако наибольший интерес для нас представляет замысел «Русского Пелама». Сюжет этот неоднократно привлекал внимание исследователей. Однако рассматривался он преимущественно в двух аспектах: исследователей интересовала интригующая характеристика «Общество умных (И.<лья> Долг.<оруков>, С.<ергей> Труб.<ецкой>, Ник.<ита> Мур.<авьёв> etc.)» или поиски прототипов и исторических реалий. Не привлекал внимания вопрос: почему герой именуется русским Пеламом и как в свете этого можно реконструировать сюжет?
Герой романа Бульвера-Литтона — аристократ и денди, законодатель моды, и часть романа проходит в кругу высшего общества Парижа и Лондона. Однако другая часть жизни героя протекает в притонах, в самом сомнительном обществе. В пушкинском замысле судьба «русского Пелама» (позже Пелымова), проводя его через все слои современного ему общества, связывает с разбойником-дворянином Фёдором Орловым. Фигура эта, ключевая для замысла Пушкина, как ни странно, внимания исследователей не привлекла.
Капитан Копейкин. Театр простодушных
Фёдор Фёдорович Орлов, брат А.Ф. и М.Ф. Орловых, — лицо историческое и личный знакомец Пушкина. Знакомство их произошло в Кишинёве и имело близкий приятельский характер. Сведений о жизни Ф. Орлова у нас мало, и факт превращения его в разбойника, пойманного и прощённого лишь по ходатайству его брата Алексея Орлова — любимца и личного друга Николая I, — ничем, кроме записейПушкина, не подтверждается. Обычно предполагается, что наименование героя Фёдором Орловым лишь условно указывает на прототип, послуживший для автора основой для задуманной им литературной коллизии. Однако это, вероятно, не так. Прежде всего уточним время возникновения замысла романа. Обычно оно устанавливается на основании водяного знака бумаги («1834») и определяется как, «вероятно, 1834 г.».
Сцена из спектакля Театра простодушных «Повесть о капитане Копейкине»
Эту дату можно подкрепить более точными соображениями. Замысел Пушкина возник, насколько можно судить, вскоре после смерти Ф. Орлова (герой романа Пелымов в одном из планов назван «исполнителем завещания Фёдора Орлова». Орлов скончался осенью 1834 г. Об этом свидетельствует «извещение», опубликованное его братом Михаилом Фёдоровичем Орловым в № 84 «Московских ведомостей» за 1834 г.: «С душевным прискорбием извещая о кончине родного брата моего полковника Фёдора Фёдоровича Орлова, я, нижеподписавшийся, объявляю, что отказываюсь совершенно от приходящейся мне части оставшегося после него имения и, не будучи намерен вступить во владения оной, представляю оную на уплату его кредиторов, буде таковые явятся с законными документами. Отставной генерал-майор Михаил Фёдорович сын Орлов». Формула газетного извещения имела условный характер: она означала отказ от оплаты долгов умершего родственника — совершенно очевидно, что кроме долгов после Фёдора Орлова никакого имущества не осталось.
Хоровод с участием капитана Копейкина. Театр простодушных
Вряд ли история о разбойничестве Фёдора Орлова и о спасшем его вмешательстве брата Алексея Фёдоровича — личного друга императора Николая, чьё заступничество спасло другого брата, декабриста Орлова, от Сибири, вымышлена, хотя документальных свидетельств нам обнаружить не удалось. Однако в 1831 г. Ф. Орлов вызвал интерес III отделения, которое собирало данные о его долгах и поведении (см., например, «О денежной претензии портного Германа на подполковнике Орлове», дела 1831 г.; к сожалению, дела не дошли). Ф. Орлов был страстный игрок, горячий, несдержанный человек. В одном из вариантов плана вводится мотив его самоубийства: «доходит до разбойничества, зарезывает Щепочкина; застреливается (или исчезает)». Подлинные обстоятельства смерти Ф. Орлова нам неизвестны. Даже если эта смерть была естественной, Пушкин не погрешил против психологической истины характера и биографической точности, лишь сместив обстоятельства. Ему, конечно, был известен эпизод с нашумевшим покушением Ф. Орлова на самоубийство в 1812 г. А. Я. Булгаков записал в дневнике 24 января 1812 г.: «Вчера младший сын графа Фёдора Григорьевича Орлова, Феёор, проиграв 190 тысяч в карты, застрелился; но как пистолет был очень набит и заряжен тремя пулями, то разорвало ствол и заряд пошёл назад и вбок. Убийца спасся чудесным образом; однако ж лицо всё обезображено. Он останется жив, однако. Странно будет лет через 20 сказать: вот человек, который в 1812 году застрелился» (Русский архив. —1867).
Сцена спектакля Театра простодушных
Пушкин заинтересовался своим старым знакомцем не только потому, что этот последний был отчаянная голова, один из самых отпетых «шалунов» в гвардии. Это был новый вариант занимавшего Пушкинатипа дворянина-разбойника. После Дубровского — Шванвича Ф. Орлов был новым звеном в цепи пушкинских героев этого рода.
Однако у реального Ф. Орлова была одна особенность, резко выделявшая его в этом ряду: он был герой Отечественной войны 1812 г. и инвалид, потерявший в бою ногу. Пушкин знал его уже игроком и гулякой с деревянной ногой.
В кого у Гоголя превратился пушкинский граф-гуляка с деревянной ногой
Об обстоятельствах военной жизни Ф. Орлова нам известно следующее. H.H. Муравьёв писал в своих записках: «Под Бородиным было четыре брата Орловых, все молодцы собой и силачи. Из них Алексей служил тогда ротмистром в конной гвардии. Под ним была убита лошадь, и он остался пеший среди неприятельской конницы. Обступившие его четыре польских улана дали ему несколько ран пиками, но он храбро стоял и отбивал удары палашом; изнемогая от ран, он скоро бы упал, если б не освободили его товарищи, князья Голицыны, того же полка. Брат его Фёдор Орлов, служивший в одном из гусарских полков, подскакав к французской коннице, убил из пистолета неприятельского офицера перед самым фронтом. Вскоре после того он лишился ноги от неприятельского ядра. Так, по крайней мере, рассказывали о сих подвигах, коих я не был очевидцем. Третий брат Орловых, Григорий, числившийся в кавалергардском полку и находившийся при одном из генералов адъютантом, также лишился ноги от ядра. Я видел, когда его везли. Он сидел на лошади, поддерживаемый под мышки казаками, оторванная нога его ниже колена болталась, но нисколько не изменившееся лицо его не выражало даже страдания. Четвёртый брат Орловых, Михайла, состоявший тогда за адъютанта при Толе, также отличился бесстрашием своим, но не был ранен» (Русский архив. — 1885).
Граф Алексей Фёдорович Орлов. Интересно, что портрета его брата, Фёдора Фёдоровича Орлова, послужившего прототипом капитана Копейкина, найти не удалось
Н. Н. Муравьев — исключительно точный мемуарист, отличающий то, что он сам видел, от рассказов других лиц. Поэтому некоторые неточности, вкравшиеся в его свидетельство (Ф. Орлов ноги под Бородином не терял), не снижают достоинства его показаний: они свидетельствуют, что вокруг имён братьев Орловых, в том числе и Фёдора, существовал гвардейский (все четыре брата служили в гвардии) фольклор, окружавший их ореолом лихости и героизма.
Ноги Фёдор Орлов лишился позже. Историк Сумского гусарского (позже 3-го драгунского) полка, описывая неудачную, почти катастрофическую для союзников, битву под Бауценом, свидетельствует: «При этом нельзя не отметить особенно смелую атаку штабс-ротмистра Орлова с одним эскадроном Сумского полка. Завидя наступление французской конницы, он с эскадроном врубился в центр её. <…> Орлов во время этого славного дела лишился ноги, но подвиг его был оценен и он награждён орденом св. Георгия 4-го класса». Позже, 20 апреля 1820 г., Ф. Орлов, уже служивший в лейб-гвардии уланском полку, был из ротмистров произведен высочайшим приказом в полковники, но фактически был не в строю, а находился при брате Михаиле Орлове. Кутя и играя в карты, он не был, однако, чужд веяниям времени и вступил в известную в истории декабризма масонскую ложу «Соединённых друзей» в Петербурге, однако к политэкономическим разговорам брата Михаила относился иронически, предпочитая им партию бильярда. 1 марта 1823 г. он был уволен от службы «в чистую» «за ранами с мундиром», что, очевидно, явилось результатом опалы Михаила Орлова и кишинёвского разгрома.
Таким образом, когда Пушкин обдумывал план «Русского Пелама», собираясь ввести в роман Ф. Орлова, в его воображении вставал образ хромоногого, на деревянной ноге, разбойника — героя войны 1812 г.
Капитан Копейкин и Наполеон
Работа над «Русским Пеламом» совпадала с временем наиболее интенсивного общения Пушкина иГоголя. В «Авторской исповеди» Гоголь рассказал о том, как Пушкин убеждал его приняться за обширное повествование «и в заключенье всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет «Мёртвых душ». Разговор этот мог происходить, вернее всего, осенью 1835 г. 7 октября того же года Гоголь, явно продолжая устную беседу, писал Пушкину, что он уже «начал писать Мёртвых душ». Осень 1835 г. — это время, когда остановилась работа Пушкина над «Русским Пеламом». Можно предположить, что это и есть тот «сюжет» «вроде поэмы», который Пушкин отдал Гоголю, говоря, что он «даёт полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров». Видимо, Пушкин не просто пересказывал Гоголю (и уж тем более не читал по бумаге) дошедшие до нас планы «Русского Пелама» — он импровизировал на эту тему. В какой-то момент он мог вспомнить известный ему, согласно рассказу П.И.Бартенева, случай мошенничества с мёртвыми душами (такой случай был известен и самому Гоголю). По крайней мере авторитетное свидетельствоГоголя недвусмысленно указывает, что сюжет, подаренный Пушкиным, не был для поэта мимолётным, только что пришедшим в голову замыслом. Однако никаких следов планов чего-либо более близкого к «Мёртвым душам» в рукописях Пушкина не сохранилось. Между тем Пушкин всегда «думал на бумаге», и самые летучие планы его отлагались в виде рукописей. Рукописи же последних лет сохранились хорошо, и таинственное исчезновение из них всяких следов «отданного» замысла само по себе нуждается в объяснении.
Гоголь, конечно, не собирался просто пересказать пушкинский сюжет своими словами: весьма интересны не только совпадения, но и несовпадения, позволяющие судить о глубине различий между творческим миром Пушкина и Гоголя. Наиболее тесное соприкосновение пушкинского замысла и гоголевского воплощения сохранилось в фигуре Ф. Орлова — капитана Копейкина. Образ Копейкина постепенно приспосабливался к цензурным условиям, сначала в порядке автоцензуры, потом — в результате давления на автора требований цензора Никитенко. В этом отношении наибольший интерес представляют ранние редакции. В них Копейкин сохраняет черты, сближающие его с Дубровским: Копейкин оказывается не просто атаманом разбойников, а главой огромного отряда («словом, сударь мой, у него просто армия [какая-нибудь]»). Особое место Копейкина в ряду разбойников — народных мстителей в литературе тех лет в том, что его месть целенаправленно устремлена на бюрократическое государство: «По дорогам никакого проезда нет, и всё это, понимаете, собственно, так сказать, устремлено на одно только казённое. Если проезжающий по какой-нибудь, т. е. своей надобности — ну, спросит только, зачем — да и ступай своей дорогой. А как только какой-нибудь фураж казённый, провиянт или деньги, словом, [можете себе представить] всё, что носит, так сказать, имя казённое, спуску никакого. Ну, можете себе представить, казне изъян ужасный».
Обращает на себя внимание, что во всём этом эпизоде нелепые обвинения, которые выдвигаются в адрес Чичикова, странные применительно к этому персонажу, близко напоминают эпизоды «разбойничьей» биографии Ф.Орлова в замыслах Пушкина: и тот, и другой (один в воображении губернских дам, другой, по замыслу Пушкина, вероятно, отражающему некоторую реальность) похищает девицу. Деталь эта у Пушкина является одной из основных и варьируется во всех известных планах «Русского Пелама», она же делается основным обвинением губернских дам против Чичикова.
Каково же действительное отношение Чичикова к капитану Копейкину? Только ли странная ассоциация идей в голове почтмейстера города N, упустившего из виду, что у Чичикова и руки и ноги — все на месте, оправдывает появление этого персонажа в «Мёртвых душах»? Чичиков — приобретатель, образ совершенно новый в русской литературе тех лет. Это не означает, что у него нет литературных родственников. Проследим, какие литературные имена вспоминаются в связи с Чичиковым или какие ассоциации в поэме он вызывает, не отличая пока серьёзных от пародийных (пародийная ассоциация — вывернутая наизнанку серьёзная).
Чичиков — романтический герой светского плана. Чичиков «готов был отпустить ей ответ, вероятно, ничем не хуже тех, какие отпускают в модных повестях Звонские, Линские, Лидины, Гремины». Подвыпив, он «стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте». К этому же плану героя поэмы относится и письмо к нему неизвестной дамы.
Чичиков — романтический разбойник: он врывается к Коробочке, по словам дамы, приятной во всех отношениях, «вроде Ринальд Ринальдина». Он — капитан Копейкин, он же разбойник, бежавший в соседней губернии от законного преследования, он же делатель фальшивых ассигнаций.
Чичиков — демоническая личность, он Наполеон, которого «выпустили» «с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
«Просто приятная дама» (Софья Ивановна) приезжает к «даме, приятной во всех отношениях»(Анне Григорьевне); после препирательств из-за выкройки дамы приходят к выводу, что Чичиков — кто-то вроде разбойника, «злодея» и конечная цель его — увезти губернаторскую дочку при содействии Ноздрёва
Чичиков на глазах из «реального» персонажа романа превращается в героя фантастических слухов. Слухи достигают апогея. Складываются две враждебные партии: женская и мужская. Женская утверждает, будто Чичиков «решился на похищение», потому что женат. Мужская приняла Чичикова одновременно за ревизора, за переодетого Наполеона, за безногого капитана Копейкина, за фальшивомонетчика и за атамана шайки разбойников…
Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдаёт на портрет Наполеона. Полицмейстер, который служил в кампанию 12 года и лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться, что ростом он никак не будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже, нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок».
Чичиков — антихрист. После уподобления Чичикова Наполеону следует рассказ о предсказании «одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришёл неизвестно откуда, в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвёт цепи и овладеет всем миром. Пророк за предсказание попал, как следует, в острог».
Наполеон и Чичиков — полное сходство
Если оставить пока в стороне последний пункт, то можно отметить следующее: в образе Чичикова синтезируются персонажи, завещанные пушкинской традицией: светский романтический герой (вариант — денди) и разбойник. Причём уже Пушкин наметил возможность слияния этих образов в облике рыцаря наживы, стяжателя и демонического эгоиста Германна. Описание сходства Чичикова с Наполеоном — пародийная цитата соответствующего места из «Пиковой дамы»: у Германна «профиль Наполеона»; «он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона».
Чичиков окружён литературными проекциями, каждая из которых и пародийна, и серьёзна: новый человек русской действительности, он и дух зла, и светский человек, и воплощённый эгоист, Германн, рыцарь наживы, и благородный (грабит, как и Копейкин, лишь казну) разбойник. Синтезируя все эти литературные традиции в одном лице, он одновременно их пародийно снижает. Однако дело не ограничивается литературной пародией: Гоголь неоднократно подчёркивал, что обыденное и ничтожное страшнее, чем литературное величественное зло. Чичиков анти-злодей, антигерой, анти-разбойник, человек, лишённый признаков («ни толстый, ни тонкий»), оказывается истинным антихристом, тем, кому предстоит завоевать весь свет. Он знаменует время, когда порок перестал быть героическим, а зло — величественным. Впитав в себя все романтические образы, он всех их обесцветил и обесценил. Однако в наибольшей мере он связан с Германном из «Пиковой дамы». Подобно тому, как сущность Дубровского и утопизм этого образа раскрывались проекцией на Гринёва ― Швабрина, с одной стороны, и Пугачёва — с другой, Германн разлагался на Пелама и Ф. Орлова, начало культуры и начало денег, обмана, плутней и разбоя. Чичиков сохранил лишь безнадежную прозу авантюризма ради денег. И всё же связь его с разбойником глубока и органична. Не случайно фамилия Копейкина невольно ассоциируется с основным лозунгом его жизни: «Копи копейку». Гимн копейке — единственное родовое наследство Чичикова: «Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Всё сделаешь и всё прошибёшь на свете копейкой». Видимо, именно ассоциация, вызванная звучанием фамилии (а Гоголь был на это очень чуток), привлекала внимание Гоголя к песням о разбойнике Копейкине. Песни о «воре Копейкине» в записях П. В. Киреевского были известны Гоголю. Вполне вероятно, что, хотя достоверных сведений об атамане Копейкине не было ни у собирателей, ни у Гоголя, однако Гоголю могла быть известна устная легенда о солдате Копекникове (конечно, искажённая при записи на французском языке фамилия «Копейкин»), который сделался разбойником «поневоле», получив от Аракчеева отказ в помощи и отеческое наставление самому позаботиться о своём пропитании.
Герой народных песен разбойник Копейкин, солдат «Копекников», прогнанный Аракчеевым, Ф. Орлов — инвалид-герой 1812 г., сделавшийся разбойником, сложно влились в образ капитана Копейкина. Существенна ещё одна деталь отношения Копейкина к Чичикову: Копейкин — герой антинаполеоновских войн и Наполеон — две антитетические фигуры, в совокупности характеризующие героико-романтическую эпоху 1812 г. Синтез и пародийное измельчание этих образов порождают «героя копейки» Чичикова. Можно было бы вспомнить, что и Пушкин связывал наполеоновскую эпоху и денежный век как два звена одной цепи:
Синтетическое отношение Чичикова к предшествующей литературной традиции не отменяет, однако, принципиальной новизны этого характера. Чичиков задуман как герой, которому предстоит грядущее возрождение. Способ мотивировки самой этой возможности ведёт нас к новым для XIX в. сторонам гоголевского художественного мышления. Злодей в просветительской литературе XVIII в. сохранял право на наши симпатии и на нашу веру в его возможное перерождение, поскольку в основе его личности лежала добрая, но извращённая обществом Природа. Романтический злодей искупал свою вину грандиозностью своих преступлений, величие его души обеспечивало ему симпатии читателя. В конечном счёте, он мог оказаться уклонившимся с пути ангелом или даже мечом в руках небесного правосудия. Гоголевский герой имеет надежду на возрождение потому, что дошел до предела зла в его крайних — низких, мелочных и смешных — проявлениях. Сопоставление Чичикова и разбойника, Чичикова и Наполеона, Чичикова и антихриста делает первого фигурой комической, снимает с него ореол литературного благородства (параллельно проходит пародийная тема привязанности Чичикова к «благородной» службе, «благородному» обращению и пр.). Зло даётся не только в чистом виде, но и в ничтожных его формах. Это уже крайнее и самое беспросветное, по мнению Гоголя, зло. И именно в его беспросветности таится возможность столь же полного и абсолютного возрождения. Такая концепция связана органически с христианством и составляет одну из основ художественного мира «Мёртвых душ». Это роднит Чичикова с героями Достоевского.
Аналогия между Германном (Наполеон + убийца, разновидность разбойника) и Раскольниковым (та же комбинация признаков, дающая в итоге образ человека, вступившего в борьбу с миром богатства и стремящегося этот мир подчинить) уже обращала на себя внимание. Менее бросается в глаза связь этих образов с Чичиковым. Достоевский, однако, создавая Раскольникова, бесспорно, может быть, подсознательно, имел в виду героя «Мёртвых душ».
Антитеза «денди — разбойник» оказывается весьма существенной для Достоевского. Иногда она выступает обнажённо (например, в паре: Ставрогин ― Федька; вообще, именно потому, что Ставрогин рисуется как «русский джентльмен», образ его подключается к традиции персонажей двойного существования, являющихся то в светском кругу, то в трущобах, среди подонков), иногда в сложно трансформированном виде.
Такое распределение образов включено в более широкую традицию: отношение «джентльмен ― разбойник» одно из организующих для Бальзака (Растиньяк ― Вотрен), Гюго, Диккенса. В конечном счёте оно восходит к мифологической фигуре оборотня, ведущего днём и ночью два противоположных образа жизни, или мифологических двойников-близнецов. Имея тенденцию то распадаться на два различных и враждебных друг другу персонажа, то сливаться в единый противоречивый образ, этот архетип обладает огромной потенциальной смысловой ёмкостью, позволяющей в разных культурных контекстах наполнять его различным содержанием, при одновременном сохранении некоторой смысловой константы.
*****
Школа писательского мастерства Лихачева — альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, в котором учатся 5 лет очно или 6 лет заочно. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки, сэкономите своё время (= жизнь) и получите чувствительные скидки на редактирование и корректуру своих рукописей.
Инструкторы Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
Революция, вспыхнувшая во Франции в феврале 1848 года, оказала сильное воздействие на студента Н.Г. Чернышевского, определив круг его интересов. Он погрузился в изучение трудов социалистов-утопистов, в которых видели тогда развитие христианского учения.
Н.Г. Чернышевский
Но в июле 1862 года Чернышевский был арестован по обвинению в связях с эмигрантами, то есть с группой А.И. Герцена, и оказался заключённым в одиночную камеру Петропавловской крепости, где он находился целых два года, и именно там был написан его роман «Что делать?».
Чернышевский пишет роман «Что делать?». Роман затмил произведения Достоевского, и тот бросился писать свой «ответ Чемберлену» — роман «Идиот»
К этому роману нельзя приложить привычные мерки того времени. В произведении Чернышевского мы имеем дело с философско-утопическим романом. Мысль в его романе преобладает над непосредственным изображением жизни. Не случайно роман был оценён революционно-демократической интеллигенцией не как собственно художественное произведение, а как программное произведение по социалистическому переустройству жизни.
Композиция произведения строго продумана: изображение «пошлых людей», изображение «обыкновенных новых людей», образ «особенного человека» и сны героини романа Веры Павловны. В четырёх снах Веры Павловны заключена философская концепция, разработанная Чернышевским для революционно настроенной молодёжи.
Письмо
11 июля 1856 г в одном из номеров Петербургской гостиницы найдена записка, в которой написано, что об её авторе скоро станет известно на Литейном мосту и что виноватых при этом не стоит искать. В эту же ночь какой то мужчина застрелися на мосту. В воде нашли его простреленную фуражку.
Вера Павловна получает роковое письмо
В это время на Каменном острове, молодая дама занимается шитьем и напевает песню. Её зовут Вера Павловна. Тут появляется служанка с письмом, прочитав его Вера Павловна начинает плакать. Появившийся молодой человек старается её утешить, но Вера Павловна отталкивает его со словами, что это его вина.
«Ты в крови! На тебе его кровь! Ты не виноват — я одна…»
В этом письме, написано то, что автор уходит, потому что очень сильно любит их обоих…
Знакомство с Лопуховым
Дальше в романе идёт рассказ о жизни Веры Павловны и что привело к такому печальному исходу. Вера Павловна родилась и выросла в Петербурге. Её отец, Павел Константинович Розальский, был управляющим дома, а мать выдавала деньги под залог. Главной целью матери, Марьи Алексеевны, было как можно выгоднее выдать дочь замуж и она прилагала к этому максимум усилий. Внимание на Веру обращает сын хозяев дома — офицер Старешников, и пытается её соблазнить. Мать просит дочь быть с ним как можно ласковее, чтобы он женился на ней, но Вера понимает истинные намеренья Сторешникова. В доме Верочке становится невыносимо, но всё неожиданно решается.
Вера Павловна и Лопухов
К Феде, брату Веры, пригласили молодого учителя — студента-медика Дмитрия Сергеевича Лопухова. Изначально они относятся друг к другу с осторожностью, но после находят много общего. Лопухов старается спасти Веру и устроить её гувернанткой, но ему отказывают, поскольку никто не хотел брать на себя ответственность за молодую девушку, которая сбежит из дому.
Первый сон
Не задолго до окончания учёбы, Лопухов бросает учиться, подрабатывает частными уроками и делает предложение Вере.
Н. Бондаренко. Первый сон Веры Павловны
Верочке снится её первый сон. Снится, что она заперта в сыром, тёмном подвале. И вдруг дверь распахнулась, и Верочка очутилась в поле. Дальше ей снится, что она разбита параличом. И чей-то голос говорит, что она будет здорова, вот только Он коснется её руки. Верочка встала, идёт, бежит, и опять она на поле, и опять резвится и бегает. «А вот идёт по полю девушка, — как странно! И лицо, и походка — всё меняется, беспрестанно меняется в ней». Верочка её спрашивает, кто же она. «Я невеста твоего жениха. Мои женихи меня знают, а мне нельзя их знать; у меня их много». — «Только как же вас зовут? Мне так хочется знать», — говорит Верочка. А девушка отвечает ей: «У меня много разных имён. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и сказываю. Ты меня зови любовью к людям». Затем она даёт наказ Верочке — чтобы та выпускала всех и лечила, как она вылечила её от паралича. «И идёт Верочка по городу и выпускает девушек из подвала, лечит от паралича. Все встают, идут, и все они опять на поле, бегают, резвятся».Этот сон на самом деле — иносказание, и мыслящая публика того времени, умея читать между строк, находила в тексте конкретные образы и даже призывы к действию. Девушка, которую встретила Верочка, олицетворяла собой будущую революцию, а её женихи — это революционеры, готовые к борьбе за переустройство России.
Старый Саратов, откуда родом Чернышевский. Таинственные клады, тень Чернышевского, старинная усадебка и любовь к Отечеству… Чем не ещё один сон Веры Павловны? Только всё это происходило наяву
Молодые живут в съемной квартире, её хозяйке отношения Лопухова и Веры, кажутся странными. Спят они в разных комнатах, спрашивают, прежде чем войти в комнату, и не появляются друг перед другом не одетыми. Вера объясняет это тем, что они боятся друг другу надоесть, что такой и должна быть семейная жизнь.
Второй сон
Вера Павловна решает открыть собственное хозяйство — швейную мастерскую и нанимает туда девушек, которые получают такой же процент от дохода, как и она. Они не только работают вместе, но и вместе отдыхают.
В это время Вере Павловне снится второй сон, в котором она видит поле, на котором растут колосья. На поле есть реальная грязь — это забота о том, что нужно человеку, из этой грязи и растут колосья, и есть грязь фантастическая – забота о пустом, ненужном деле, и из этой грязи ничего не растёт.
Третий сон
В гости к Лопуховым часто заходит друг Дмитрия — Александр Матвеевич Кирсанов. Кирсанов проводит много времени с Верой Павловной, в то время когда Лопухов занят своей работой. Но неожиданно Кирсанов перестает заходить к ним в гости, Лопуховы не могут понять почему. Просто Кирсанов понимает, что влюбился в жену друга. Кирсанов появляется лишь тогда, когда Дмитрий болеет, он во всём помогает Вере Павловне и в этот момент и она понимает, что тоже влюблена в Кирсанова.
Н. Бондаренко. Семейный портрет в интерьере. Вера Павловна
Об этом говорит и её очередной, третий, сон, в котором она читает дневник.
Н. Бондаренко. Третий сон Веры Павловны
В дневнике написано, что она благодарна мужу за всё, но не испытывает к нему того нежного чувства, в котором она так нуждается.
Дмитрий находит из этого единственный выход — он отправляется на Линейный мост, где и происходит роковой выстрел.
Н. Бондаренко. Швейная мастерская Веры Павловны
Когда Вера Павловна об этом узнает, к ней приходит общий друг Кирсанова и Лопухова – Рахметов. Он был из богатой семьи, но в своё время он распродал своё имение, и все деньги раздал.
Н. Бондаренко. Портрет Рахметова
Он не пьёт вино, не трогает женщин, и даже спит на гвоздях, дабы узнать свои физические возможности. Рахметов много путешествовал по Европе и по России, чтобы стать как можно ближе к народу. В этот день он принёс письмо Вере Павловне от Лопухова, после которой она становится спокойной. Рахметов говорит Вере Павловне, что они были слишком разные с Лопуховым, поэтому она и влюбилась в Кирсанова.
Через некоторое время Вера Павловна выходит замуж за Кирсанова.
Кирсанов и Вера Павловна. Кадр из фильма
О том, что Вера Павловна и Лопухов разные, было написано в письме, которое она получила из Берлина, от некого друга Лопухова, который говорит, что после расставания с Верой Лопухов отлично себя чувствует.
Четвёртый сон
В итоге жизнь Веры Павловы и Кирсанова не сильно отличается от её жизни с Лопуховым. Кирсанов её очень любил, всегда её слушал, а если надо помогал.
Н. Бондаренко. Четвёртый сон Веры Павловны
Вскоре ей вновь снится сон, в котором очень много женщин всех времён. Тут же показывается красавица из первого сна, которая рассказывает ей о свободе женщины и равноправии полов.
Дом-мечта Веры Павловны
Четвёртый сон рисует утопическую картину жизни будущего социалистического общества, настоящий земной рай. В этом идеальном мире царит невиданная роскошь, работают мастерские, почему-то преобладает алюминий (для того времени драгоценный металл), при этом все счастливы в свободном труде. Фантастические описания грядущего чётко оттеняют основную мысль романа: всё это легко осуществится в ближайшем будущем, стоит только довериться Рахметовым и сообща «делать» революцию по рецептам, взятым из сновидений Веры Павловны.
В отличие от Гончарова, который показал в главе «Сон Обломова» свой идеал России со всеми её бедами и слабостями — тот идеал, который был обращён не в будущее, а в настоящее, —Чернышевский в снах Веры Павловны отрицает саму возможность построения справедливого общества на основе царского режима. Ему кажется, что только восстание и революция могут принести счастье. Но это была утопия, и партия большевиков спустя полвека, предприняв попытку построения справедливого общества по планам социалистов-утопистов, в конечном итоге потерпела фиаско, по крайней мере, временное.
В доме у Кирсановых бывает много гостей, вскоре среди них появляется семья Бьюмонт. Екатерина Бьюмонт познакомилась с Кирсановым очень давно, когда он помог ей понять, что человек которого она любила её недостоин. Позже она знакомиться с Чарльзом Бьюмонтом, который в превосходстве говорит на русском, поскольку до 20 лет прожил в России. При встрече Чарльза Бьюмонта с Кирсановым, последний узнает в нём Лопухова. Кирсановы и Бьюмонты настолько сближаются друг с другом, что решают жить в одном доме.
*****
Что делать в Зазеркалье?
Немногим более полутора столетия назад Чернышевский начал сочинять сны Веры Павловны, а Льюис Кэрролл — сны девочки Алисы
Вера Павловна и Алиса. Стоило Алисе задремать за книжкой — мимо пробежал Кролик и начались чудеса. А Вере Павловне снилось, как надо трудиться, чтобы вокруг завертелись чудеса похлеще
Что делать, если Кэрролу приснится Чернышевский?
Полтора столетия назад писатель-радикал начал сочинять сны Веры Павловны, а писатель-консерватор — сны девочки Алисы.
Однажды летним утром 1862 года 34-летний Чернышевский отправился в Петропавловскую крепость. А 30-летний преподаватель Доджсон (он же Льюис Кэрролл) — на лодочную прогулку.
Один, сидя за решёткой, сочинил сны Веры Павловны. Другой именно тогда, плавая с коллегой Дакуортом и детьми декана колледжа Генри Лидделла, начал сочинять по просьбе 7-летней Алисы сказку о её снах. И вот ведь штука какая: девичьи сновидения, придуманные двумя молодыми людьми, наделали столько шума. Столько смыслов нашли в их сновидениях!
Конечно, совпадение всего лишь случайно. Чернышевский и не подозревал о существовании Льюиса Кэрролла, как и тот не знал про Николая Гавриловича. Но каприз совпадения любопытен — светотени перемешиваются, персонажи бликуют по-новому.
Против Чернышевского сфабриковали обвинение в составлении прокламации «Барским крестьянам от доброжелателей поклон», назвали его «врагом Российской империи номер один». А он изложил свои утопические идеалы в романе «Что делать?», смешав в мечтах будущее человечества, реальность любви и пирожных. Кстати, после Веры Павловны, он взялся и за сказочный роман в духе «Тысячи и одной ночи» («Повести в повести”), но как-то не сложилось.
Против Льюиса Кэрролла общественное мнение сфабриковало миф о педофилии: тень его витает над всеми фрейдистскими (а какими же ещё?!) толкованиями истории непонятных отношений Кэрролла с детьми. Правда, отношения эти всегда оставались в рамках приличий того времени — а те приличия нынешним не чета. Да и понятие само «педофилия» появилось лишь через 15 лет после выхода «Алисы» (его ввел австрийский психиатр Рихард Крафт-Эбинг в 1886 году).
Чернышевский, рассказывал скептик Набоков, подсчитывал всякий раз, как прослезится, число своих слезинок. Кэрролл тоже к слезам внимателен: его Алиса чуть не утонула, наплакав целое море.
«Фу ты, ну ты» по-французски
Читать «Что делать?», держа в голове «Алису» (в стране чудес и в Зазеркалье), оказывается, особенно любопытно. Странновато, конечно, но всё же. Вот несколько штрихов.
Вера Павловна — принципиальная девушка. Она пытается разобраться в чудесах реальной жизни и окружающих ее персонажей, организует швейную мастерскую и с необъяснимым упорством видит сны про новую жизнь и своё женское равноправие («делать только то, что я хочу»). Алиса — девочка, вечно дремлющая где-то в саду и проваливающаяся во сне в места, где всё вокруг «чудесато», как и вокруг Веры Павловны.
Мария Алексеевна, мать Веры Павловны, кричит дочке: «Отмывай рожу-то!» Королева вопит на Алису: «Отрубить ей голову!»
Та же мамаша задает вдруг вопрос: «А свадьба-то по-французски — марьяж, что ли, Верочка?». Ответить могла бы и Алиса (её тоже спрашивали, как по-французски «фу ты, ну ты»): «Если вы мне скажете, что это значит, я вам тут же переведу на французский».
Герои Чернышевского помешаны на чаепитиях. «Прошу садиться, — сказала Марья Алексеевна. — Матрёна, дай ещё стакан». — «Если это для меня, то благодарю вас: я не буду пить». — «Матрёна, не нужно стакана. (Благовоспитанный молодой человек!)». Вот так и с Алисой: «Выпей ещё чаю», — сказал Мартовский Заяц, наклоняясь к Алисе. «Ещё? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ничего не пила». — «Больше чаю она не желает», — произнёс Мартовский Заяц в пространство».
Понятно, что ни Верочка, ни Алиса мимо пирожка спокойно пройти не могут.
И у революционно настроенной Веры Павловны, и у наивной Алисы путаницы с руками-ногами. Одна в недоумении листает страницы нот: «иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я могла перевернуть левою?» И вторая в ужасе: «Куда девались мои плечи? Бедные мои ручки, где вы? Почему я вас не вижу?»
Во сне у Веры девушка, у которой «и лицо, и походка беспрестанно меняется». Алиса тоже признаётся: «Всё время меняюсь и ничего не помню».
Время, кстати, скачет, как хочет. У Веры «в одну минуту, прошли два месяца» Алиса знает, как это: «Шепнула словечко и — р-раз! — стрелка побежала вперёд!»
Мамаша Верочки «на полуслове захрапела и повалилась» — совсем как Соня у Кэррола. Персонажи вокруг и там, и тут появляются из ниоткуда и исчезают в никуда. А Рахметова забыли?! Рахметов, спящий на гвоздях — ничуть не хуже фламинго, играющих роль клюшек, и солдат, сгибающихся в форме ворот для крокета.
Наконец, главный сон Веры Павловны, четвёртый. Социальный идеал в её голове. Свободные труженики вкалывают, чтобы вечерами отрываться на всю катушку. Вере Павловне объясняют (девушка, просившая называть её «любовью»): «Ты видела в зале, как горят щёки, как блистают глаза; ты видела — они уходили, они приходили; … это я увлекла их, здесь комната каждого и каждой… Здесь я — цель жизни».
И Алисе, заметившей, что игра пошла веселее, Герцогиня говорит: «А мораль отсюда такова: «Любовь, любовь, ты движешь миром…»»
У одного язык коряв, у другого игрив. У одного нехитрые общие мысли. У другого ничего не в лоб. Но по сути всё про то же, будто приснились они друг другу: как плыть по жизни? Ответил на вопрос каждый — в меру испорченности своим талантом.
Чудесатость в окружающей среде
Страшно подумать, что было бы с Чернышевским, приснись ему Льюис Кэрролл. А представьте явление Гаврилыча спящему Кэрролу? Вот то-то и оно.
Но если отбросить пустые фантазии — Толстой не переваривал Чернышевского за «тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности». У Кэрролла свои проблемы с дикцией: он заикался.
С властями у арестанта Чернышевского было совсем напряжённо. Кэрролл, при всём своём консерватизме, умудрился огорчить королеву Викторию — хотя и невольно. Та попросила после «Алисы» следующую чудесную книжку посвятить ей — но следующим трудом джентльмена стало «Элементарное руководство по теории математических детерминантов».
Автор «Что делать?» с виду сухарь сухарём, — а явно озабочен пикантностями «новых форм жизни»: фиктивный брак, жизнь втроем и прочие эмпиреи. Между прочим, были времена, когда запрещённую книжку «Что делать?» дарили молодожёнам на свадьбу как оч-чень пикантную штучку!
Автор весёлой «Алисы» жил, как взрослый ребёнок, — от него бы и ждать всевозможных причуд, а он вдруг надувал щёки, желая «издать для юных английских девственниц сверхскромного Шекспира» и убеждая их, что «истинная цель жизни состоит в выработке характера».
Как увязать одно с другим? А так, как увязывается всё во сне. Всё шиворот-навыворот, шалтай-болтай, без объяснений.
Оба писателя жили не на Луне, вокруг кипел мир. Что происходило в том же 1862 году, что переваривалось в их головах, когда они писали про девичьи сны своих героинь?
В США вовсю воюют Север и Юг. Британский парламент негодует по поводу прокламации генерала Батлера о женщинах Нового Орлеана, разрешавшей относиться к ним, как к проституткам, если те вредят солдатам. Парламентариев высмеивает лондонский корреспондент газеты «New York Daily Herald» Карл Маркс.
Англия с Францией готовят интервенцию в Штаты, помочь рабовладельческому Югу. Но кампания срывается из-за дикой России, не пожелавшей участвовать в вооружённом вмешательстве.
Изобретатель Ричард Гатлинг получает патент на первый скорострельный пулемет. В Петербурге открывают первую в России консерваторию.
В Англии депрессия, разброд и шатания. В России реформы, но тоже разброд и шатания. Всюду думают об укреплении державных чувств. В Лондоне пышно проводят всемирную промышленную выставку. У нас пышно празднуют тысячелетие России.
Поток событий — вполне безумен, как сегодняшний, — и из него пытаются по сей день выплыть Вера Павловна с Алисой.
Что им предлагают Чернышевский с Кэрроллом? Как говорил старик Эйнштейн, есть только два способа прожить жизнь. Первый — будто чудес не существует. Второй — будто кругом одни чудеса. Первый — явно для Чернышевского. Второй — для Кэрролла.
Каждый выбирает себе по жизни сны по вкусу.
*****
СУД НАД БРАКОМ
Смелый образ жизни и ещё более смелые сны Веры Павловны были почерпнуты в текстах Шарля Фурье, которые Чернышевский читал уже в конце 1840-х годов. К тому времени в практичной Америке существовали фурьеристские фаланстеры, но эксперименты с браком и сексом в них не шли дальше совместной работы мужчин и женщин и попыток «свободной любви». Знаменитые теперь эротические писания Фурье большей частью оставались в рукописях, недоступных ни Нойезу, ни Чернышевскому. Но русский автор в своём романе «Что делать?» не ограничился швейной мастерской Веры Павловны, копирующей экономические эксперименты фурьеристов, а прибавил вполне утопическую, хотя по цензурным условиям и расплывчатую, концепцию типа «сложного брака».
В своей книге «История американских социализмов» (1869) Джон Хемфри Нойез сделал ясный и, надо признать, на редкость поучительный обзор местных утопических общин. Все они, по словам Нойеза, являются плодом двух главных влияний, которые автор, по своему обыкновению эротизируя, обозначал как материнское и отцовское начала. Отцовским началом американских общин были влияния европейских утопистов. После приезда Роберта Оуэна («святого старца», как звал его Чернышевский) в Америку в 1824 году и покупки им огромного участка для Новой Гармонии он подолгу жил здесь и, уезжая в Европу, множество раз возвращался в Новый Свет. В 1840-х годах американские последователи Оуэна подверглись влиянию Фурье, и коммуны были переименованы в фаланстеры. Оуэниты ненавидели фурьеристов, но Нойез считал их слияние естественным. «Не стоит думать о двух великих попытках социалистического возрождения как совсем отличных друг от друга. […] В конце концов, главной идеей обоих являлось […] расширение семейного союза […] до размеров большой корпорации». Так сформулировав идею социализма, Нойез с легкостью принимает обоих его основоположников в свои собственные предшественники. Но все это — отцовское, европейское начало, которого; понятно, недостаточно.
Материнским же началом Нойез считает собственно американскую религиозную традицию. Начиная с первых десятилетий XIX-го века, в Америке происходило Возрождение (Revival, пишет Нойез с большой буквы) религиозной жизни. Возрождение дало начало множеству деноминаций и сект, но главной из них для Нойеза являются шейкеры. Шейкеры и социалисты дополняют друг друга. Великая цель шейкеров — перерождение души; великая цель социализма — перерождение общества. Настоящая задача состоит в их взаимном оплодотворении. Именно такой синтез, заявляет Нойез, и осуществлен им в «библейском коммунизме».
Европейский социализм, по его мнению, игнорировал секс, так и не поняв, какое значение имеет он для переустройства жизни. Оуэн, по мнению Нойеза, вовсе не касался этих проблем; а последователи Фурье хотя и ожидали изменения человеческой натуры в будущем, но на деле сосредоточились на одних экономических экспериментах и вели в своих фаланстерах традиционно моногамную жизнь. Новый подход к полу и сексу был, по мнению Нойеза, исключительной заслугой шейкеров и библейских коммунистов. «Во всех воспоминаниях об ассоциациях Фурье и Оуэна ни слова не говорится о Женском вопросе! […] На деле, женщины едва упоминаются; и бурные страсти, связанные с разделением полов, с которыми имели столько бед […] все религиозные коммуны […] остаются абсолютно вне поля зрения». С пренебрежением полом связаны американские неудачи европейских социалистов; и наоборот, общины безбрачных шейкеров и промискуинных коммунистов стабильны и счастливы, уверен Нойез. Они обязаны этим своему вниманию к полу и радикальными способами решения его проблем. Фурьеристы, по словам Нойеза, строят печь начиная с трубы; и он отвергает их идеи не потому, что не хочет строить печи, а потому, что считает, что строить их надо на надёжном фундаменте. Иными словами, конечная цель его та же — уничтожение семьи, частной собственности и государства; но чтобы достигнуть её, надо начинать не с уничтожения собственности и не с разрушения государства, а с нового порядка отношений между полами.
Хотя безбрачие шейкеров кажется полярной противоположностью «сложного брака», на деле оказывается, что среди всего разнообразия сект и коммун ближе всего Нойезу именно шейкеры. Он жил среди них, участвовал в их ритуалах и с сочувствием цитировал их документы. Контакты шли и на уровне общин, шейкеры. Даже показывали в Онайде свои «танцы». «Мы обязаны шейкерам более, чем кому-либо другому из социальных архитекторов, и больше, чем всем им, вместе взятым», — писал Нойез. Ему вообще казалось «сомнительным, чтобы оуэнизм или фурьеризм […] тронули бы практичный американский народ, если бы не шейкеры». Он предполагал даже, что шейкеры ещё в бытность свою в Англии повлияли на европейских утопистов. Выпускник Йейла и наследник романтической эпохи, Нойез охотно признавал свою связь с народной культурой, которую для него воплощали шейкеры.
Ассоциации любого типа только увеличивают тенденцию к адюльтерам, частым и в обычной жизни; а эта тенденция способна разрушить любую ассоциацию, — обозначает Нойез опыт американских коммунистов. «Любовь в её исключительной форме дополняется ревностью; а ревность ведёт к вражде и расколу. Таким образом, всякая ассоциация, которая признаёт исключительность любви, несёт в себе семена своего распада; и эти семена лишь быстрее вызревают в тепле совместной жизни». Это всякий раз происходило с фурьеристскими фаланстерами, но этого не происходит там, где люди воздерживаются от секса, как шейкеры, или где люди вступают в «сложный брак», как в Онайде. Подобно эллинистическим гностикам и русским скопцам, Нойез возводит свои рассуждения к истории первородного греха; но и здесь он идёт дальше остальных или, по крайней мере, последовательнее формулирует. «Настоящая схема искупления начинается с примирения с Богом, далее ведёт к восстановлению должных отношений между полами, потом занимается реформой индустриальной системы и заканчивается победой над смертью». Фурьеристы, считал Нойез, игнорируют и начало, и конец этой цепи, а занимаются только экономикой. Этот анализ поражает нетривиальностью социологического видения. Джон Нойез был бы способен конкурировать с Максом Вебером, если бы его идеи не заводили его слишком далеко.
Семья и собственность, любовь и корысть — две стороны одной луны; но, как водится, луна эта всегда повёрнута к наблюдателю одной из своих сторон. Пол чаще оказывался на обратной, невидимой стороне, а к наблюдателю-энтузиасту обращена исключительно та, что связана с собственностью и её перераспределением. Но обратная сторона луны существует, и заглянуть по ту сторону всегда казалось увлекательным и рискованным приключением. Если столпы социализма скорее гнушались им, то фанатики и поэты не уставали напоминать о том, что программа социализма выходит, и всегда выходила, за пределы экономики. «У всякого человека в нижнем месте целый империализм сидит», — говорил герой Платонова. «Левый марш» Маяковского утверждал всё то же: преодоление первородного греха — ключ к подлинно левой политике, а тот, кто не признаёт этого, по-прежнему шагает правой. «Довольно жить законом, данным Адамом и Евой […] Левой!» — призывал поэт. Если «клячу истории» удастся загнать, то только так.
Обобществление собственности требует обобществления семьи. Преодоление экономики означает, как необходимое условие и даже как обратная сторона того же самого процесса, преодоление пола. Лучше прямо признать это, особенно если имеешь технический проект для выполнения задачи. Но игнорировать эту двойственность левой идеологии нельзя, даже если и не имеешь нужных технических идей. Достоевский, к примеру, тоже верил в нового человека и в то, что нынешний «человек есть на земле существо […] не оконченное, а переходное». Достоевский знает лишь одну черту «будущей природы будущего существа», которая определена в Евангелии: «Не женятся и не посягают, а живут, как ангелы Божии». Вслед за разными сектантами Достоевский читает этот текст буквально. Сущность нового человека хоть и неизвестна, но определяется она не экономическим равенством, а освобождением от пола. Осуждение секса и брака диктуется требованиями общинной жизни: «семейство […] всё-таки ненормальное, эгоистическое в полном смысле состояние»; «женитьба и посягновение на женщину есть как бы величайшее оттолкновение от гуманизма». Здесь видно, что Достоевского волнует не физиология, а социология: не грязь половой жизни, а её избирательность, неизбежное следствие самой природы секса как парной функции. Любовь одного человека к другому отвлекает его от любви к общине в целом. Поэтому земной рай определится преодолением пола и секса: «Это будет […] когда человек переродится по законам природы окончательно в другую натуру, который не женится и не посягает». Идеал, назначенный для иных миров, приобретает реальность надежды, осуществимой на этом свете: так из мистического учения прорастает утопическое. Община, главная ценность русских мечтателей, когда-нибудь одолеет семью, эгоистический и антигуманный институт старого общества. Для этого надо отменить пол, изменить природу человека, осуществить перерождение.
Сны Веры Павловны в Нижнем Тагиле
Об этом ли мечтал Чернышевский? Во всяком случае, евангельский источник был тем же. «Когда-нибудь будут на свете только «люди»: ни женщин, ни мужчин (которые для меня гораздо нетерпимее женщин) не останется на свете. Тогда люди будут счастливы». Так что не один Нойез замечал связь социализма с полом или, точнее, с его отсутствием. Но только он ставит позитивно точный диагноз проблемы: существование семьи делает невозможным ликвидацию имущества; пока люди объединяются парами, это будет разрывать общину; обобществление собственности невозможно без нейтрализации пола. Поэтому любые социально-экономические программы обречены на провал, если они не включают в себя манипуляций над полом, сексом и семьей.
Нойез знает два направления такой работы, и наверно, эти две возможности в самом деле исчерпывают ситуации. Можно пытаться ликвидировать пол, строя общину из бесполых людей, которым нужно дать некий способ возмещения секса; так в Америке действовали шейкеры, а в России — скопцы. Нойез придумал второй путь: не устраняя пол как таковой, ликвидировать его вредные для общины последствия, запрещая парные связи и размыкая их до границ общины; в России подобие такой практики развивалось среди хлыстов. Распутин проповедовал: «Любовь есть идеал чистоты ангельской, и все мы братья и сёстры во Христе, не нужно избирать, потому что ровные всем мужчины и женщины и любовь должна быть ровная, бесстрастная ко всем, без прелести».
Если в своих изобретениях Нойез и следовал за Фурье, то был несравненно практичнее и радикальнее его, примерно как Ленин в сравнении с Сен-Симоном. Чернышевский, со своей стороны, питаясь обрывками прочитанного и услышанного, а больше своим интуитивным пониманием проблемы, соединил во фрагментах своего романа оба измерения утопии, экономический социализм и сексуальный коммунизм. Уже в 1856 году Чернышевский писал об успехе общины Новые времена (Modern Times) в штате Нью-Йорк и о серии сходных опытов, которые в Америке, с завистью писал русский автор, никто не считает опасными.
Собственным вкладом Чернышевского и Герцена в русскую идеологию обычно считают открытие ими перехода к социализму прямо из феодализма и на основе сельской общины. Так, большим прыжком с опорой на национальную традицию, казалось возможным миновать проклятый капитализм. Это главная из новаций левой мысли в России за все времена её бурного развития. На эту теорию Чернышевского практики русского популизма опирались вплоть до Ленина и дальнейших продолжателей его дела; именно потому все они так ценили Чернышевского. Но эта теория радикальна не только своими практическими следствиями; она имела очевидно антиэкономический характер и радикально противоречила Марксу. В момент своего возникновения эта теоретическая фантазия остро нуждалась в союзниках. Коммунистические общины, существовавшие в Америке ещё до отмены рабства, казались живым осуществлением этой русской мечты. Развиваясь и объединяясь, эти передовые ростки новой жизни должны были преобразовать все прочие американские реальности, включая рабовладельческий строй на Юге и власть капитала на Севере. Так и Америка совершит свой большой прыжок, преодолевая капитализм прямо из низших формаций; по крайней мере, так всё это виделось из-за океана.
Отдавая должное практическим возможностям Нового Света, Чернышевский поместил свою сновидную конструкцию туда, где она только и могла на самом деле осуществиться, — в Америку. Благодаря Ивану Григорьеву эксперименты Нойеза стали известны в России за несколько лет до того, как был написан роман Чернышевского; были известны и другие, менее выразительные американские опыты. Сходство между изобретениями Нойеза и снами Веры Павловны было и результатом их опоры на идентичные (Фурье) и сходные (шейкеры и хлысты) источники. Пожалуй, даже читатели романа «Что делать?»недооценили Чернышевского. Он трезвее Достоевского, без его надежды на мистическое преображение, видел несовместимость брака и общины; он яснее Герцена, без его романтических мучений и увлечений, понимал революционную сущность адюльтера; он смелее Ленина, без его бытового морализма, понимал необходимость сексуальной революции как подкладки любого коммунистического проекта; и, запертый в тюремной камере, он смотрел на географическую карту куда чаще своих более удачливых соотечественников.
*****
Открыть Америку
Статья А. Эткинда (с сокращениями и небольшой правкой С. Лихачева)
Как известно, нет ничего скучнее чужих снов — и ничего интереснее собственных. Среди прочих интересных снов русской культуры самый любимый — четвёртый сон Веры Павловны, героини романа Чернышевского «Что делать?».
Сон похож на оперу и состоит из нескольких действий; нас интересуют декорации. Сначала мы видим прелюдию со стихами Гёте и общеевропейским романтическим пейзажем: нивы, цветы, птицы, облака. Потом, в первом акте, богиня Астарта выступает на фоне характерного ближневосточного пейзажа: шатры, номады, верблюды, оливы, смоковницы, кедры. Второе действие богиня Афродита разыгрывает в Афинах, они названы по имени. Третье действие — готический замок и такая же красавица. Далее следует интермедия, во время которой нам читают Руссо и меняют декорации.
Следующая царица совмещает в себе прелести всех своих предшественниц. И неудивительно: она русская. Её утопический дворец находится у Оки, среди «наших рощ»; в доказательство автор, верный своей технике, перечисляет русские деревья (дуб, липа, клён, вяз). Обитатели дворца живут в отдельных комнатах, обедают вместе, трудятся тоже вместе. Впрочем, «почти всё за них делают машины». Но этот колхоз среди «наших полей» — вовсе не предел мечтаний автора и его героини.
Как и положено в опере, в последнем действии происходит нечто неожиданное и возвышенное. Наступает осень, в России холодно, и большинство обитателей Хрустального дворца вместе со своей царицей переселяются в новое место, на юг. Как выясняется, здесь, в некоей сезонной эмиграции, они проводят большую часть своей жизни: семь-восемь месяцев в году. «Эта сторона так и называется Новая Россия»; но это не южная Россия, специально уточняет царица.
В новой Новой России мы видим пейзаж, столь же легко узнаваемый, как и предыдущие ландшафты: «рощи самых высоких деревьев […] плантации кофейного дерева […] финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис». Похоже на Америку, южные штаты. Но этого недостаточно; не доверяя ботаническим познаниям читателя, Чернышевский переходит к географии. Привязка финальной картины четвёртого сна Веры Павловны на местности даётся с подробностями и упорством, редкими даже для этого автора:
«На далёком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, всё в том же юго-восточном направлении длинный и широкий залив; на юге далеко идёт земля, расширяясь всё больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим её западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек […] Мы не очень далеко […] от южной границы возделанного пространства […]; с каждым годом люди, вы, русские, всё дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах […] Да, от большой северо-восточной реки всё пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветёт, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания».
Реки на северо-востоке — Миссисипи и Миссури; широкий залив на юго-востоке от них — Мексиканский залив, узкий залив и перешеек на западе — Калифорнийские залив и полуостров. Вера Павловна со своим гидом, русской царицей, находятся где-то в Канзасе; русские люди расширяют границы Штатов на Юг, в Техас и в Мексику.
В черновом варианте романа Вера с царицей попадали в Синайскую пустыню; гора Синай прямо была указана в тексте. Перерабатывая текст, Чернышевский перенёс обетованную землю из старого её места, Ближнего Востока, в новое место, Америку. Так, вероятно, он понимал своё расставание с христианской архаикой во имя современности. Писавший свой роман в камере, из которой не было видно неба, он, похоже, не отрывал глаз от карты. Не библейская Палестина, а американские Штаты становятся местом новых чаяний. Русская идея осуществляется на американском Юге. Как положено в утопии, временная координата сплющивается и застывает на месте; времени больше не будет, сказано по этому поводу ещё в Апокалипсисе. Зато пространство расширяется и раскрывается, и география приобретает небывало замысловатые значения.
Вера. Новые сны
Сезонные обитатели Новой России днём работают на американской земле, а «каждый вечер веселятся и танцуют» в своём хрустальном дворце. Веселится, впрочем, «только половина их»; другие же проводят каждый второй свой вечер в спальнях. Так же часто они меняют партнеров, каждый раз при помощи всё той же царицы. «Это моя тайна», — говорит прекрасная царица. Сговорившись при её посредстве, утопические мужчины и женщины на время уходят парами в свои роскошные комнаты с занавесами, коврами и тайнами, которые «ненарушимы». Во сне, как известно, осуществляются желания, которые не осуществить наяву. Но героине Чернышевского удается и явь: на то и утопия. В её реальной жизни, как в её сне, половину всех вечеров молодые люди проводят все вместе, а другую половину вечеров — попарно.
Гражданская война в Америке, по образцу которой Чернышевский строил свои проекты освобождения России, заканчивается покорением рабовладельческого Юга свободными русскими людьми. Ничего особенного; в конце концов, мы имеем дело только с романом и даже со сном в романе. В мире символов желание может найти себе геополитическую метафору, как и любую другую. Начиная с неприятностей, которым подверглись пропустившие роман цензоры, и кончая трактовками, которые получал он в советских школьных учебниках, репрессии подвергалось эротическое содержание романа. Гораздо более необычно, что объектом репрессии стала ещё и география. Мы занимаемся текстом, который был прочитан множество раз и самыми разными читателями. Открывая Америку в столь хорошо известном пространстве, надо объяснить, почему её не увидели там предыдущие читатели: дать интерпретацию их интерпретациям — или, как в данном случае, отсутствию последних.
Вопрос Веры Павловны, на который Россия не может ответить уже 150 лет
Между тем данная фантазия с двумя её элементами — групповой брак, с одной стороны, его осуществление в Америке, с другой стороны, — не оставляла Чернышевского и спустя четверть века, проведённых им без женщин и без свободы. В якутском каторжном остроге Чернышевский импровизировал для случайных слушателей занимательную повесть со знакомыми мотивами; он гладко читал её, глядя в чистую тетрадь, но слушатели записали сюжет (его потом опубликовал Короленко). Повесть называлась «Не для всех» и рассказывала о физической любви втроем. Два друга любят одну женщину и после многих приключений оказываются с ней на необитаемом острове. Что делать? Они «пробуют и, после лёгкой победы над некоторыми укоренившимися чувствами, — всё устраивается прекрасно. Наступает мир, согласие, и вместо ада […] воцаряется рай». Но русская тоска по родине возвращает их в Европу; по дороге они оказываются в Англии, где за свой тройственный брак попадают под суд. Но, всё время втроём, они добиваются оправдания и «уезжают в Америку, где среди брожения новых форм жизни и их союз находит терпимость и законное место».
Телепередача, посвящённая 150-летию романа «Что делать?» «Сны Веры Павловны вообще читать невозможно!» — восклицает один из участников передачи
*****
Альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, где учатся 5 лет очно или 6 лет заочно, — Школа писательского мастерства Лихачева. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев, а по желанию учащегося — и того меньше. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки и получите чувствительные скидки на редактирование своих рукописей.
Инструкторы частной Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
Героиня комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» Софья, чтобы скрыть свою растерянность в связи с внезапным появлением своего отца, Фамусова, оправдывается, рассказывает свой сон о любви ― сон возможный, психологически оправданный, но явно выдуманный:
«Сказать вам сон: поймёте вы тогда…
Позвольте… видите ль… сначала
Цветистый луг; и я искала траву,
Какую-то, не вспомню наяву.
Вдруг милый человек, один из тех, кого мы
Увидим — будто век знакомы,
Явился тут со мной; и вкрадчив, и умён,
Но робок… Знаете, кто в бедности рождён…
Фамусов отвечает только на последние слова: «Ах, матушка, не довершай удара! Кто беден, тот тебе не пара».
Софья продолжает:
«Потом пропало всё: и луг, и небеса.
Мы в тёмной комнате. Для довершенья чуда.
Раскрылся пол — и вы оттуда,
Бледны, как смерть, и дыбом волоса!
Тут с грохотом распахнулися двери,
Какие-то не люди и не звери,
Нас врозь — и мучили сидевшего со мной.
Он будто мне дороже всех сокровищ,
Хочу к нему — вы тащите с собой:
Нас провожают стон, рёв, хохот, свист чудовищ,
Он вслед кричит».
Сон ― талантливая выдумка, но Софья этого не знает, это знает Грибоедов. В этом сне — реальное состояние героини, узнаваемость её возлюбленного, фон — луг, цветы, да и сам герой — из сентиментальных романов, которыми зачитывались девушки того времени. К тому же «сон» оказался вещим.
*****
Характеристика Софьи: не ангел, а женщина
Александр Сергеевич Грибоедов – один из русских литературных гениев начала XIX века, слишком рано ушедший из жизни (он трагически погиб на дипломатической службе в возрасте 34 лет). Дворянин, разносторонне образованный человек, построивший блестящую карьеру на дипломатическом поприще, Грибоедов успел написать совсем немного. Перу этого талантливого литератора были подвластны переводы с иностранных языков, драматургия, проза и поэзия, а среди его произведений наибольшую известность получила пьеса в стихах «Горе от ума», написание которой было завершено в 1824 г. К основным идеям пьесы можно отнести непримиримое противостояние двух мировоззрений – приверженцев старого, закосневшего быта и молодого свободолюбия. Среди многих образов выделяется главная героиня – Софья Фамусова. Она полна противоречий, неоднозначна. Есть в ней какая-то недосказанность. Такова уж характеристика Софьи («Горе от ума» никого не возводит в идеал), что девушка не может быть однозначно причислена к разряду сугубо положительных героев. Неглупая, со слов самого автора, но и не ставшая пока разумной. Ситуация вынуждает её выступать в роли лгуньи, врать отцу и изворачиваться, чтобы скрыть свои чувства к человеку, которого тот считает недостойным её руки. Юная семнадцатилетняя прелестница, она обладает достаточной силой воли, чтобы иметь собственные взгляды на вещи, подчас полностью противоречащие устоям её окружения.
Если для отца Софьи, Фамусова, мнение общества превыше всего, то сама девушка позволяет себе презрительно высказываться об оценках со стороны посторонних людей. Иногда кажется, что основная характеристика Софьи в комедии «Горе от ума» – это стремление к свободе от навязанной воли, страсть к иной, независимой жизни и наивная чистота помыслов. Как каждой молодой девице, ей хочется любви и преданности достойного человека, какового она видит в секретаре отца, Молчалине. Создав в воображении идеальный образ возлюбленного, она не замечает несоответствия своих фантазий с действительностью. Не желает замечать чувств Александра Чацкого, влюблённого в неё и разделяющего многие из её устремлений, близкого ей духом. Того, кто на фоне её окружения – отца, полковника Скалозуба, Молчалина и прочих – может показаться глотком чистого воздуха во время удушья.
Фамусовское общество
Её любовь к Молчалину – это тоже своеобразная характеристика Софьи. «Горе от ума» показывает его неким антиподом главного героя – Чацкого. Тихий, скромный, молчаливый человек «себе на уме». Но в её глазах он похож на романтического героя. Страстная натура девушки помогает ей убедить себя в исключительности этого посредственного человека. В то же время Чацкий, воплощающий в себе дух свободолюбия, честности, прямоты и неприятия старых нравов общества и их приверженцев, кажется Софье грубым и злым.
Сергей Юрский в роли Чацкого, Татьяна Доронина в роли Софьи
Девушка не понимает, что сама во многом схожа с ним. Она так же не озабочена мнением толпы, позволяет себе быть непосредственной, не сдерживать чувств в угоду обществу и проявлять свои душевные порывы на глазах у посторонних. Некая уверенность в правильности своих действий и чувств – ещё одна характеристика Софьи. «Горе от ума» всё же не раскрывает полностью характера героини (даже А. С. Пушкин высказал мнение, что образ этот выписан «неясно»). Обладая живым умом и возвышенной натурой, Софья не имеет достаточной стойкости в убеждениях и силы духа их отстаивать.
Гончаров рассматривал образы Софьи Фамусовой и пушкинской Татьяны Лариной как во многом схожие. Действительно, показательна характеристика Софьи («Горе от ума») и Татьяны («Евгений Онегин»), в дурмане любви забывших обо всём и бродящих по дому, словно в приступе лунатизма. Обе героини готовы открыть свои чувства с детской простотой и непосредственностью.
По ходу пьесы «Горе от ума» характеристика Софьи в глазах читателя меняется. Из наивной и доброй девушки та превращается в клеветницу и человека, готового ради мелкой мстительности уничтожить авторитет Чацкого в глазах знакомых. Тем самым она теряет его уважение и разрушает тёплые чувства. Наказанием ей служит неверность Молчалина и позор в глазах общества.
*****
Скидка к 8 марта!
Для всех новых учеников-россиян!
Для приятных и дам приятных во всех отношениях — до 8 марта вводим скидку 10 % на обучение в Школе писательского мастерства Лихачева. Скидка вводится впервые за 4 года работы Школы.
В связи с ожидаемой в 2015 году инфляцией в размере 15-20 %, стоимость обучения в Школе не позже 1 июня будет увеличена на величину инфляции.
Скидка не распространяется на русских иммигрантов и иностранцев.
*****
Альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, где учатся 5 лет очно или 6 лет заочно, — Школа писательского мастерства Лихачева. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев, а по желанию учащегося — и того меньше. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки и получите чувствительные скидки на редактирование своих рукописей.
Инструкторы частной Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
Начинающие писатели очень часто бросают свои произведения недописанными: начал было с великим энтузиазмом писать новый роман, глаза блестят, мысли мечутся, сердце в груди стучит, дыхание учащённое, буквально заболел, каждая минута на счету ― щаз накатаю такую романею, ахнете все! Но проходят дни, недели ― и жажда писать сей шедевр напрочь пропадает или внимание обращается на другой сюжет. Даже жажда заработать кучу денег и прославиться на весь белый свет не помогает автору продолжить работу над первоначальным замыслом. В чём дело?
Идея романа И.А. Гончарова «Обломов»
Причин может быть несколько. Главная ― автор не любит идею своего произведения. Идея не овладела автором настолько, чтобы он не смог отложиться от неё и заняться другими вещами. К примеру, начинающий писатель поначалу кинулся в наиболее востребованный на рынке жанр, в «модный» жанр, хотя этот жанр может претить творческим предпочтениям или стилю автора (человек ― это стиль). Писать не в своём жанре, не в своём стиле невероятно трудно, это занятие по плечу только профессионалам, до которых начинающему далеко. Очень трудно надолго удержать мотивацию к такому письму: роман ― забег для стайера, а не спринтера, мотивация должна быть «долгоиграющей». Писатель-профессионал имеет такую мотивацию: заработать на кусок хлеба с маслом для себя и семьи. А начинающий писатель, как правило, где-то работает, куском худо-бедно обеспечен, потому способен на романные сверхусилия только при наличие нематериального длительно действующего мотива.
Осуществление любимой идеи ― именно такой мотив.
Идеи романа М.А. Шолохова «Тихий Дон»
Выбор идеи ― долгий процесс. Иногда идея формируется в авторе многие годы, подспудно, как особенный интерес к какой-то стороне жизни автора или коллектива, к существованию общества или человечества, или даже мироздания в целом. Начинающий автор вынашивает идею, даже не подозревая об этом. Таких несформулированных, невыкристаллизовавшихся идей у любого автора может быть несколько. Задача автора выбрать из них одну, сформулировать её, подобрать тему, подходящую для наилучшего раскрытия идеи, подобрать время и место действия, выбрать систему героев и найти подходящий сюжет для воплощения идеи.
Идея романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»
Выбирать идею большого произведения нужно очень тщательно, потому что на кону долгие месяцы или даже годы работы (хороший роман или триллер пишется три года). Это не может быть идеей, которая автору просто нравится. Если идея просто симпатична, то автору такой мотивации может не хватить и на полсотни страниц текста, или даже мотивация может кончиться уже на стадии написания поэпизодного плана романа.
Итак, идея произведения должна захватить автора целиком и полностью. Но ведь неизбежны остановки в работе: Пушкин писал поэму «Евгений Онегин» на протяжении шести лет, Горький писал роман «Клим Самгин» более десяти лет, с большими перерывами. Из опыта классиков можно сделать вывод: идея произведения должна вызывать к себе устойчивый интерес автора. Временный интерес не годится: он быстро пропадёт и автор будет разочарован, унижен, зол на себя, на него обрушится очередной приступ неуверенности, а в некоторых случаях неоконченные произведения могут даже послужить автору поводом, чтобы забросить письмо. Здесь, конечно, я веду речь о «большой литературе», а не о ремесленных поделках поплитературы на потребу читателям СМСок.
Идеи романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир»
Вот несколько советов начинающему писателю в части выбора идеи для романа.
Не слушать советов, о чём вы должны писать.
Исключение из этого правила: если советчик опытный специалист ― издатель, литературный наставник, литературный редактор, ― хорошо знающий автора лично и, главное, понимающий особенности его творческого целеполагания и его возможностей в части писательского мастерства. Я, например, советую некоторым начинающим авторам, кто выучился в нашей Школе писательского мастерства и в ком я обнаружил устойчивое жанровое предпочтение и потенциал мастера, покуситься либо на очень актуальную новую «Поднятую целину», либо на исторический роман о Святославе (русском Александре Македонском), либо политический роман «Конец либерализма» или на другие важные для серьёзного читателя и для России произведения. Напишет автор такое рекомендованное мной произведение ― и он уже русских классик, и заработает кучу денег на переизданиях и экранизациях.
Но большинство советчиков просто не посвящено в целеполагание автора и не способно оценить возможности его писательского инструментария. Большинство непрофессиональных советчиков (друзья, родственники, читатели, собутыльники и любовники) преследуют свои цели, которые могут идти вразрез и во вред творческим исканиями автора. Вопреки авторскому целеполаганию могут советовать и профессионалы, например, издатели поплитературы, стремящиеся творчество начинающего автора подчинить исключительно получению быстрой прибыли от издания. Поэтому общее для начинающих правило: не приставать к другим с вопросом «о чём писать?» и не слушать некомпетентных или заинтересованных в своих целях доброхотов. Это Чехов мог поспорить:
«― Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы? ― сказал он Короленко, когда тот только что познакомился с ним. ― Вот.
Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, ― это оказалась пепельница, ― поставил её передо мною и сказал:
― Хотите ― завтра будет рассказ… Заглавие «Пепельница»».
Это озорство большого мастера, и рассказ ― не роман. Мотива для написания коротенького рассказа «Пепельницы» Чехову не хватило бы, чтобы написать одноимённый роман. Кстати, ни одного романаЧехов не смог написать, как ни пытался. И это иллюстрация отсутствия устойчивой романной мотивации у классика.
Идея романа родилась у Валентина Катаева, но писать его он сам не стал, а подарил сюжет своему младшему брату Евгению Петрову и его другу Илье Ильфу. Рассказывают, что друзья расплатились за идею золотым портсигаром, и посвятили Катаеву готовый роман «Двенадцать стульев». Бриллианты, на которых сидят (между прочим, именно так назвали роман в английском переводе) были, по словам Ильфа, только «поводом к тому, чтобы показать жизнь». Бендер на первом этапе задумывался как эпизодический персонаж, но сын турецкоподданного вырвался из заданных рамок и стал главным героем
Не писать о себе.
Идею большого произведения нужно устойчиво любить, тогда только её можно осуществить. Но любой человек больше всех на свете любит себя ― так распорядилась мать-природа. Возникает очень большой соблазн для начинающего автора ― писать о себе, любимом. Материал о себе хорошо известен автору, материал для такого произведения не нужно месяцами и годами «нарывать». К тому же хочется поразить человечество оригинальным видением мира, хочется вспомнить «счастливое детство», хочется эпистолярно отомстить кому-нибудь за обиды или объяснить свою позицию, страшно хочется привлечь к себе внимание, попасть на экран, стать популярным… Написал же Лев Толстойтрилогию «Детство. Отрочество. Юность», а я что ― хуже?
Ну, если лично вы будущий Толстой Второй, пишите, остальным ― не рекомендую. Это не равносильно утверждению, что реальная жизнь автора не может повлиять на основную идею и содержание романа. Есть авторы с очень эгоцентричным взглядом на жизнь. Для таких авторов не писать о себе, любимом, ― это мучение. Большинство же авторов, подобно Достоевскому, раскидывают частицы себя по всем своим произведениям, и читатель узнаёт или догадывается: «О! здесь автор всунул себя». Так что личность автора так и так присутствует в его произведениях, и совсем не обязательно пытаться привлечь к себе внимание читателя концентрированно ― в автобиографическом жанре. Нужно смириться с тем, что читателю не интересна жизнь начинающего писателя: сначала стань писателем с большой буквы, потом ожидай интереса со стороны публики. Пишущий о себе начинающий автор издателя точно не найдёт, только самиздат, а российский самиздат по смыслу равносилен похоронам младенца.
Кредо Остапа Бендера: «Бензин ваш, идеи наши»
Не искать оригинальную идею.
Любой начинающий автор мечтает поразить аудиторию оригинальностью своего произведения и творчества в целом. Как правило, эта мечта зиждется на незнании начинающим мировой литературы. Легкомысленный автор не берёт во внимание, что до него миллионы писателей, драматургов и поэтов творили в течение нескольких тысяч лет. Ничто не ново под луной. А начинающий автор пока что творил только школьные сочинения по литературе, да какие-нибудь опусы для выставления на бесплатных сайтах. Несопоставимые весовые категории ― у начинающего автора и у мировой литературы, ― чтобы рассчитывать написать что-то оригинальное. В наше безумное время коммерчески успешную постмодернистскую вещь может написать и начинающий, а вот сотворить нечто оригинальное в «большой литературе» ― вряд ли. Капитал навязывает обществу единственный критерий оценки успешности литературного произведения ― его коммерческий успех. Зарабатывать деньги ― почтеннейшее занятие, но, если ценностным критерием литературы считать только прибыль, «великие авторы» как явление культуры и «большая литература» просто исчезнут. Останутся Эллочки Людоедки, «творящие» СМСки.
Чтобы добраться до идеи романа, нужно уметь определить собственный мир. При здравом рассуждении, начинающий писатель должен понять: в мире существуют миллионы людей, похожих на него по генотипу и фенотипу. Физический мир конечен, чётко ранжирован, разбит на группы. Всегда можно найти личности писателей, которые тебе близки. Я, например, как писатель, ассоциирую себя сМаксимом Горьким и Василием Розановым. Естественно, что их произведения мне нравились с самого детства, мне близки идеи и темы их произведений, их идеи ― и мои идеи тоже.
Здесь мог бы быть ваш портрет
Вряд ли начинающему удастся наткнуться, сформулировать и художественно воплотить совершенно новую идею. За новизной идеи не нужно гнаться, более верный путь ― старую идею наполнить новым содержанием. Так обычно и случается, просто начинающие авторы ― по своему невежеству ― об этом не догадываются. Есть вечные идеи, которые очень трудно поддаются реализации в художественных произведениях. В одном из писем Достоевский признавался, что его «давно уже мучила… идея… изобразить вполне прекрасного человека», идея «старинная и любимая», и добавляет: «Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно…» Эту идею не смогли осуществить ни Гоголь в образе Костанжогло (сожжённый второй том «Мёртвых душ»), ни Достоевский в образе князя Мышкина (роман «Идиот»). Берите эту старую «вечную» для большой русской литературы идею «положительного героя» и пишите. Очень завидное и почтенное занятие ― пробовать оказаться в одном идейном ряду с Гоголем и Достоевским.
*****
Альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, где учатся 5 лет очно или 6 лет заочно, — Школа писательского мастерства Лихачева. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев, а по желанию учащегося — и того меньше. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки и получите чувствительные скидки на редактирование своих рукописей.
Инструкторы частной Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.
В русской психологической прозе XIX в. сны героев прежде всего играют прогностическую, сюжетно-композиционную и психологическую роль, позволяя, как, например, в знаменитой главе «Сон Обломова» из романа И.А. Гончарова, обратиться к детству героя, обусловившего основные черты его характера и судьбы; сам мир детства в этом сне моделируется как мир, обладающий мифологическими чертами Золотого века: время в нём циклично, пространство ― замкнуто, персонажи статичны, вековые порядки остаются неизменными на протяжении столетий.
Так сон Обломова преподаётся в школе
В центре романа «Обломов» — образ Ильи Ильича Обломова, барина, воспитанного в патриархальной среде родового имения и живущего в Санкт-Петербурге. При характеристике героя Гончаров использует некоторые художественные приёмы своих предшественников, в частности Гоголя. В советские времена образ главного героя романа воспринимался несколько однобоко и прямолинейно, хотя на самом деле его образ гораздо глубже и многограннее.
Писатель рисует быт Обломовки как живой среды, сформировавшей характер героя, как целостного и законченного уклада русской жизни. Гончаров видел в формировании буржуазного уклада не только исторический прогресс, но и угрозу для многих духовных ценностей, выработанных русским патриархальным укладом.
Обломов и Ольга Ильинская. «Обломовщина» главного героя сгубила взаимную любовь в этой паре
Многое в старых традициях вызывало отрицательное отношение Гончарова (косность, тунеядство, боязнь перемен и т. д.), но многое и привлекало его — например, теплота человеческих взаимоотношений, уважение к старине, связь с природой. Гончарова тревожило: как бы в погоне за прогрессом не разрушить то ценное, что было в старом, как найти их гармоническое сочетание.
Обломов в детстве
Ничегонеделание Обломова воспринимается современным читателем, успевшим вкусить все прелести дикого капитализма, не только как выражение барской лени и апатии, но и как нравственный вызов человека тогдашним реформаторам. Глава «Сон Обломова», по выражению одного из критиков, — «увертюра всего романа». Герой переносится в этой главе в своё детство, в самую счастливую пору своей жизни.
Вначале Илье Ильичу снится пора, когда ему всего семь лет. Он просыпается в своей постельке. Няня одевает его, ведёт к чаю. Весь «штат и свита» начинают осыпать его ласками и похвалами. После этого начиналось кормление его булочками, сухариками и сливочками. Потом мать отпускала его гулять с няней. День в Обломовке проходил с виду бессмысленно, в мелочных заботах и разговорах.
Илюша и Захарка
«Сам Обломов — старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается во дворе… Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом».
После обеда все дружно спали.
Следующая пора, которая приходит к Обломову во сне, — это когда он стал немного старше, и няня рассказывает ему сказки.
Отстаньте от Обломова!
«Взрослый Илья Ильич хотя после и знает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц — сказка у него смешалась с жизнью, и он бессильно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка… Его всё тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей».
Илюшу лелеют, «как экзотический цветок в теплице». Родители мечтали о шитом мундире для него, «воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором. Они считали, что учиться надо слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретённой полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошёл все науки и искусства».
Неподвижность жизни, дрёма, замкнутое существование — это не только признак существования Ильи Ильича, это суть жизни в Обломовке. Она отъединена от всего мира: «Ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали обломовцев». И сон Обломова помогает нам это понять. Сон отражает реальную жизнь, которая была характерна для России того времени, отвергавшей нововведения Запада. И, вполне возможно, именно сон Ильи Ильича ближе к умонастроениям тогдашнего российского общества.
Жизнь, увиденная Обломовым во сне, по-своему полна и гармонична: это русская природа, сказка, любовь и ласка матери, русское хлебосольство, красота праздников. Это та Россия, которую русские окончательно утратили после двух революций 1917 года.
Перечитывая главу «Сон Обломова», мы понимаем: впечатления детства являются для главного героя романа тем идеалом, с высоты которого он судит жизнь. Обломова терзали предчувствия, что в скором времени идиллия привычной жизни будет разрушена, и, к сожалению, его предчувствия сбылись.
Смерть Обломова
Россия, жившая давним ожиданием перемен и революционных преобразований, в скором времени надолго лишила своих граждан самой возможности видеть сны, подобные тому, который однажды привиделся Обломову. При Брежневе, однако, русским людям опять стали сниться прекраснодушные сны.
Не знаю, снятся ли сегодня добрым людям счастливые обломовские сны, а «обломовщина» как явление живёт и процветает
Вспомните об этом в нужный момент!
Если вы нашли моё сообщение полезным для себя, пожалуйста, расскажите о нём другим людям или просто дайте на него ссылку.
В.К. Тредиаковский, «Тилемахида», том II, кн. XVIII, стих 514, в редакции А.Радищева
Сон из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева (глава «Спасская Полесть»). Путешественнику снится сон.
«Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то сих названий нечто, сидящее во власти на престоле».
Здесь все атрибуты власти, военной славы: на весах, с одной стороны, закон милосердия, с другой — закон совести. Во сне он представляет себя всесильным правителем, которым все восторгаются. С подобострастием смотрят на владыку государственные чины, в отдалении — народы.
«Иной вполголоса говорил: ʺон усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества. Другой восклицал: он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлюʺ. Юношество восклицало, что ʺон правдив, закон его для всех равен, он почитает себя его первым служителемʺ».
Льются потоки восхвалений, но среди присутствующих одна женщина «являла вид презрения и негодования». Неизвестная «именует себя Прямовзорой и глазным врачом». Она заявила, что у правителя на обоих глазах бельмо, и очистила его глаза. «Ты видишь теперь, что ты был слеп, и слеп всесовершенно. Я есть Истина». И увидел правитель, что власть его жестока, подданные его ненавидят, всюду ложь, гибель; «знаки почестей, им раздаваемые, всегда доставались в удел недостойным».
Глава заканчивается словами: «Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнёшься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается».
Первоисточник «Тилемахиды» Тредиаковского
Современники Радищева в правителе не без основания увидели Екатерину II, но всё же Радищев имеет в виду не только конкретного властителя; он считает, что царская власть всегда зло.
Чудовище из современной Тилемахиды
Эпиграфом к своей книге Радищев не случайно избрал стих из поэмы своего старшего современника В.К. Тредиаковского «Тилемахида», слегка изменив его: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй».
Огнедышащее коронованное чудовище с тремя дьявольскими шестёрками
Чудище — это екатерининское самодержавие; стих взят из того места поэмы, где рассказывается о муках, которым подвергаются в Тартаре — подземном царстве мёртвых — злые цари.
Тоже не подарок…
Сон у Радищева имеет аллегорический характер, служит не только целям разоблачения, но и призыва, нравоучения. Это способ, средство выражения идеи и ничего общего не имеет с каким-либо подобием реального сна, настолько он объёмен, логичен, детален и т. д.
Во все века авторы, пусть даже лишь во сне изображающие правителей чудовищами, оказывались в тюрьме или на каторге. Радищеву это стоило длительной отсидки в Петропавловской крепости.
Вспомните об этом в нужный момент!
Если вы нашли моё сообщение полезным для себя, пожалуйста, расскажите о нём другим людям или просто дайте на него ссылку.
Литературный наставник 